Изменить размер шрифта


Начать новую темуНаписать комментарии Страница 12 из 16   [ Сообщений: 234 ]
На страницу Пред.  1 ... 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16  След.
Автор Сообщение
 Заголовок сообщения: Re: Эпос
СообщениеДобавлено: 02 июн 2012, 18:20 
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 07 апр 2012, 14:43
Сообщений: 531
Откуда: Eрeвaн
Ч а с т ь в т о р а я

ДАВИД-ПАСТУХ

Давид с двумя пахлеванами дошел до сасунской границы, остановился, поглядел-поглядел и воскликнул:

— Эй вы, горы, Сасунские горы! Это вы?

Пастухи и подпаски бросили свои стада, пошли посмотреть на Давида, узнали, что он из рода богатырей. Давид поздоровался с ними, сказал, что идет к себе на родину, в Сасун. Пастухи друг друга локтем толкнули:

— Это, верно, и есть сын Львораздирателя Мгера, о котором всюду гремит молва.

Молодой пастух оставил свое стадо на товарища, а сам в город побежал, чтобы как можно скорее радостную весть принести Горлану Огану.

В ту ночь Горлан Оган видел сон: Сасуна стена нерушимо стоит, сасунский светоч ясно горит, сасунский сад зеленеет-цветет, соловей сасунский поет.

Проснулся Горлан Оган — скорей жену будить:

— Вставай, Сарья! Уже рассвело! Вставай, я сон видел! Верно, наш мальчик Давид скоро придет к нам в Сасун.

Сарья, не поднимая головы, сказала:

— Что ты мне спать не даешь, старик? Огорчился Горлан Оган.

— Ах, жена! — молвил он. — Сейчас видно чужачку! Не болит у тебя сердце за Сасунское царство. Вставай! Послушай, какой сон мне приснился! Сасуна стена нерушимо стоит, сасунский светоч ясно горит, сасунский сад зеленеет-цветет, соловей сасунский поет... Уж, верно, наш мальчик Давид скоро придет к нам в Сасун!

Горлан Оган встал и оделся. В это самое время вбежал к нему вестник-пастух.

— Доброе утро, дядя Оган! — молвил он. — Я к тебе с превеликою радостью. Знай, что сюда идет мальчик-богатырь! Давид сюда идет!

Сердце у Горлана Огана запрыгало от восторга. Позвал он Кери-Тороса и всех сасунских князей. Все сасунцы собрались на площади перед дворцом. Кери-Торос обратился к народу:

— Эй, сасунцы! Бог сына нам подарил, пришел светоч сасунского царства. Пойдемте навстречу Давиду.

Князья сасунские, а с ними горожане и поселяне пошли Давида встречать. Всем хотелось поскорей увидеть, как выглядит отпрыск Мгера. Дошли до границы сасунской, смотрят — три незнакомца с пастухами беседуют.

— Э, да где же Давид? Который из них Давид? — спрашивал народ.

Горлан Оган еще издали различил: между двух пахлеванов юный богатырь стоит.

— Кери-Торос! — сказал он. — Верно, это и есть шалый Давид наш.

Подошел, спросил:

— Паренек! Ты откуда?

— Я из Сасун-города, — отвечал тот.

— В Сасун-городе я тебя не встречал. Есть у тебя в Сасуне родня?

— Моя мать, Исмил-хатун, говорит, что у меня тут два дяди, — отвечал Давид.

Как их зовут?

— Старшего — Верго, младшего — Горлан Оган.

Тут Горлан Оган крепко обнял Давида, поцеловал его в обе щеки и сказал:

— Ах, родной мой Давид! Так это ты? А я — твой дядя, Горлан Оган.

У Давида обувь была стоптана, чулки порваны, сам он был голоден, и рассудок у него слегка мутился, оттого что ел он, не разбирая, всякую траву.

Горожане и поселяне здоровались с ним за руку, приветствовали его, «Добро пожаловать!» ему говорили, а Давид задумчиво шел по дороге, и невдомек ему было, что все эти люди — сасунцы, что они вышли ему навстречу, что они его чествуют. Задумчиво шел Давид по дороге. И все стеснялся сказать, что он голоден.

Народ, ликуя, шествовал вслед за Давидом.

Горлан Оган остановился, еще раз Давида в обе щеки поцеловал и воскликнул:

— Эй, сасунцы, братья мои и сестры! Вам нынче радость, и нам нынче радость! Явился светоч Сасунского царства, наш единородный Давид.

Горлан Оган, Кери-Торос и весь сасунский народ привели Мгерова сына в город, привели в ту палату, где когда-то сидел на престоле Мгер. Сели, вина выпили, оленьего мяса отведали, радовались, ликовали.

Поцеловали Давида раз, поцеловали еще раз, поцеловали еще раз, еще раз... Затем один за другим поднялись, попрощались и по домам разошлись.

Давид и Горлан Оган остались одни.

— Ну, дядя, как поживаешь? — спросил Давид.

— Слава Богу, родной, — отвечал Оган. — По милости Божией и чудотворною силой могилы отца твоего живем помаленьку.

В Сасун-городе жил хромой поп. Горлан Оган Давида к нему привел и сказал:

— Батюшка! Научи нашего Давида псалмы читать.

— Отчего же не научить? — отвечал хромой поп.

Прошло некоторое время. Однажды Давид сказал:

— Дядя Оган! Я ничего не делаю, только псалмы читаю — пустая это жизнь. Ты большой человек, в городе все тебя чтут, придумай мне какое ни на есть занятие — я хочу трудиться и трудом зарабатывать себе на жизнь.

— Чем же ты хочешь заняться, родной? Наше дело — хлебопашество. К хлебопашеству руки твои не приучены.

— Ничего! Поработаю — научусь!

Горлан Оган вышел на площадь и обратился к отцам города:

— Дозвольте нашему Давиду заняться хлебопашеством — пусть трудится и зарабатывает себе на жизнь.

Отцы города посовещались между собой.

— Давид еще мал, — сказали они. — Пусть пока пасет сасунских ягнят.

Горлан Оган воротился домой, спросил:

— Давид! Ягнят станешь пасти?

— Отчего же? Ты хорошо сделал, дядя, что отдал меня в пастухи.

Наутро Горлан Оган встал, пошел к кузнецу, велел ему изготовить пару стальных сапог, стальной посох выковать, все принес домой и отдал Давиду.

— Завтра, племянник, встань на зорьке, — сказал он, — выведи ягнят и гони их на Сасунскую гору — там и паси. А в полдень пригони стадо к роднику и жди там меня — я тебе поесть принесу.

На зорьке Давид стальные сапоги надел, вышел на окраину, крикнул:

— Эй! Все, у кого есть ягнята, все, у кого есть козлята, гоните их сюда — я буду пасти их в горах!

Горожане выгнали ягнят и козлят.

Давид собрал их всех в стадо и хотел уже гнать на пастбище. Но горожане как увидели, что за ручищи у Давида и какой у него посох, испугались не на шутку.

— Мы боимся, Оган, — сказали они, — как бы Давид стальным своим посохом не перебил наших ягнят и козлят.

Горлан Оган обратился к Давиду:

— Давид, голубчик, смотри не перебей стальным своим посохом ягнят и козлят наших горожан.

— Эх, дядя! Да что я, рехнулся?

Поднялся Давид вверх по склону горы и до полудня пас свое стадо.

Наелись ягнята и козлята. Давид загнал их в пещеру, а сам лег у подножья отвесной скалы и уснул.

Много ли, мало ли спал Давид, неизвестно. Проснулся, глядь-поглядь — пещера пуста. Посмотрел Давид туда — нет ягнят, посмотрел сюда — нет козлят, исчезли бесследно. Вскарабкался Давид на вершину скалы, крикнул:

— Эй вы, горы, Сасунские горы! Где мои ягнята? Где мои козлята?..

От Давидова рева гром пошел по горам и ущельям. Лисицы, зайцы, куницы — все, сколько их ни было, — кто из-под камня, кто из-под куста выскочили — и бежать!

Удивился Давид:

— Ну и ну! Как резво бегают мои козлята!

Припустился он за ними вдогонку, всех словил — кого под камнем, кого под кустом, — словил, пригнал, в пещеру загнал вместе с ягнятами.

Горлан Оган принес Давиду поесть, смотрит: стальные сапоги у него стоптаны, стальной посох у него сбит.

— Давид, родной ты мой! — молвил дядя. — Что же это такое? Если мы каждый день будем тебе стальные сапоги изготовлять и стальной посох выковывать, то весь твой заработок только на это уйдет. Какая же нам-то от этого польза?

— Ах, дядя! — со вздохом сказал Давид. — Нынче я так много бегал, что стоптал сапоги. Завтра я не стану ягнят пасти.

— Что, Давид? Как видно, стадо-то пасти не сладко?

— Сладко, дядя, клянусь тебе богом, сладко. Бурые ягнята и черные козлята — тихие, смирные. С ними я хорошо справляюсь. Но рыжие, пышнохвостые, длинноухие всю душу мне вымотали: бегут, бегут — никак их не остановишь.

Удивился Горлан Оган.

— А разве есть у тебя, Давид, рыжие, пышнохвостые, длинноухие козлята?

— Есть, дядя, есть, да еще как много!

— Неужто? — изумился Горлан Оган. — Ну-ка выгони ягнят из пещеры — я на них погляжу.

Вошел Давид в пещеру да как стукнет посохом об этот камень, об тот, да как крикнет — все куницы, зайцы, лисицы повыскочили и удрали.

Вышел Давид из пещеры.

— Эй, дядя! — молвил он. — Что ж ты козлят моих упустил?

— Чудной ты, Давид! — молвил Горлан Оган. — Какие же это козлята? Это — зверье, пусть себе бегут!

Давид рассердился:

— Ай-ай-ай!.. Упустил ты моих козлят! Хозяева спросят, где их козлята, что я им отвечу?

Опять помчался Давид по горам и ущельям догонять удиравших зверей. И до того он их загонял, до того он их заморил, что они языки повысунули от усталости. Давид всех переловил, привел и сбил в одно стадо с ягнятами.

— С этими дохлыми тварями не отдохнешь, куска хлеба не съешь, — сказал он.

Вечером Давид погнал ягнят и козлят к городу и, дойдя до окраины, крикнул:

Забирайте скорее ягнят и козлят!
Я замучился с ними, я жизни не рад.
У кого был один - тем я десять пригнал,
У кого было десять - тем двадцать пригнал.

Горожане отовсюду набежали, ягнят и козлят своих забрали, увели, да еще каждый в придачу, кто сколько мог, куниц, зайцев, лисиц с собой утащил. Зайцев порезали, съели, из лисиц и куниц шубы сшили, шубы на себя надели.

С той поры сасунцы приучились охотиться за зайцами, мясо их в пищу употреблять, а из шкур лисиц и куниц шили себе шубы.

Вечером Горлан Оган созвал отцов города.

— Плохо дело, — сказал он им. — Давид козлов от зайцев не отличает, все время гоняется за зверьем, за день пару стальных сапог изнашивает. Прошу вас, подыщите Давиду другое занятие.

Подумали отцы города и говорят:

— Да, джаным. Не оставил он в горах ни зайцев, ни лисиц. Всю дичь перевел.

— Так что же нам делать с Давидом?

— Пусть пасет буйволов и коров.

Утром Оган пошел к кузнецу, заказал Давиду стальные сапоги и стальной посох. Давид вышел на окраину.

— Эй вы, владельцы коров и буйволов! — крикнул он. — Гоните скотину сюда, а я ее на пастбище погоню. Я не буду больше пасти ягнят и козлят. Гоните буйволов и корой!

Горожане пригнали скот.

Давид выгнал стадо в поле.

Стадо он пустил пастись, а сам растянулся под обломком скалы и уснул. Много ли, мало ли спал Давид, неизвестно. Проснулся, глядь-поглядь — нет стада. Пока он спал, буйволы и коровы взобрались на гору и разбрелись по нагорному лесу да по теснинам, Давид -- туда-сюда, наконец влез на высокую скалу и во всю мочь крикнул:

— Эй вы, горы, Сасунские горы! Где мое стадо?

От Давидова рева гром пошел по горам и ущельям. На этот раз из берлог, из логовищ выскочило видимо-невидимо волков, медведей, тигров и львов.

— Ах, чтоб их черт побрал! Опять удирают!..

Припустил Давид за зверями и так долго бегал, так долги за ними гонялся, что они языки повысунули от усталости и остановились. Давид волков словил под кустами, медведей в пещерах, тигров на горах, львов во рвах, поймал и смешал со своим стадом. А тем временем буйволы и коровы уже наелись, спустились с горы в поле, воды в реке напились и разлеглись на берегу.

Все поле усеяно было зверями. Друг друга они не трогали, — Давида боялись. Чуть только кто кого укусит — Давид схватит обидчика и с такой силой швырнет, что тот сквозь землю провалится.

В полдень дядя принес Давиду поесть, смотрит — поле дикими зверями усеяно. У Горлана Огана желчный пузырь лопнул от страха.

— Давид! Что ты наделал? — еще издали крикнул Оган. А Давид как ни в чем не бывало ему ответил:

— Я стадо на водопой пригнал, дядя Оган. Проголодался. Ты мне поесть принес?

— Подойди ко мне и возьми. Я ближе не подойду.

— Почему, дядя?

— Чудак человек! Ты тигров и львов, сколько их ни есть, пригнал, со стадом смешал и еще спрашиваешь, почему я не подхожу?

Давид подошел, взял еду и вернулся к своему стаду. А Горлан Оган скорым шагом пустился назад и, дойдя до Сасуна, вскричал:

— Эй, сасунцы! Запирайте городские ворота, запирайте двери ваших домов! Давид всех волков, медведей, тигров и львов, сколько их ни есть, поймал, со стадом смешал, вечером в город пригонит. Запирайте двери, спасайтесь!

Вечером Давид погнал стадо к городу и, придя на окраину, крикнул:

Я на гору взбирался, спускался в ров -
Все искал ваших буйволов и коров.
У кого был один - тем я десять пригнал,
У кого было десять - тем двадцать пригнал.

Никто не идет за скотиной. Давид снова позвал, снова закричал во всю мочь, но город был нем, городские ворота были на запоре.

— Придете за скотом — добро пожаловать! — сам с собой заговорил Давид. — Не придете — пошли вы ко всем чертям!.. Вот и делай людям добро! Я им с гор и из ущелий пригнал столько крупных коров, а они ворота захлопнули перед самым моим носом, не идут за стадом, а мне домой из-за них не уйти, не поспать...

Сказавши это, Давид лег прямо наземь, шапку под голову положил, уснул и проспал до утра.

Раным-рано проснулся, видит: дикие звери убежали в горы, остались коровы да буйволы. Давид вновь кликнул клич. Горожане встали, дрожа от страха, отворили двери, пошли за своими буйволами и коровами и пригнали их домой.

— Э-эх! Чудные вы люди! — промолвил Давид. — Вовремя не пришли — тучные коровы успели удрать, остались лишь тощие.

Пошел Давид к хромому попу, весь день псалмы читал, вечером пришел домой и завалился спать, с тем чтобы на заре снова выгнать стадо на пастбище.

Отцы города пришли к Горлану Огану.

— Брат наш Оган! — сказали они. — Опять Бог знает что вышло.

Ваш Давид и впрямь дурачок — коров от медведей не отличает. По его милости нас растерзают тигры и львы. Наши жены и дети от страха умрут.

Речи эти дошли до слуха Давида. Рассердился Давид:

— К чертям ваше стадо! Больше я вам не пастух. А Горлан Оган ему на это сказал:

— Когда так, я тебя больше не стану кормить. Иди на все четыре стороны!

Обиделся Давид. Вышел из города, лег под большим камнем, призадумался и незаметно уснул.

Утром Кери-Торос пришел в город, спросил:

— Где мальчик наш? Где Давид?

В городе все мужчины Давида бранили, все женщины проклинали.

Пошел Кери-Торос Давида искать. Вышел из города, смотрит — спит мальчик под камнем; ни подушки под головой, ни одеяла сверху. Кери-Торос так пнул его ногой, что будь то не Давид, а кто-нибудь еще, ушел бы он в землю на семь кангунов, уж вы мне поверьте!

Пробудился Давид.

— Эй, Кери-Торос! — молвил он. — За что ты меня ударил?

— А что ты наделал, безумец?

— Ей-Богу, я не виноват. Лохматые коровы бросились бежать со всех ног, и я их побил. Горожане осерчали и отняли у меня стадо.

— Эх ты, блажной! Сумасброд ты сасунский, вот ты кто! Слушай, мой мальчик. Те, что со всех ног удирают, пусть бегут себе в горы, а тех, что не резво бегут, собирай и гони впереди себя в город. Понял?

А ну вставай, вставай, идем! Я уговорил отцов города, чтобы они опять взяли тебя в пастухи.

— Нет, Кери-Торос, — молвил Давид. — Я в этом городе не останусь. Укажи мне какой-нибудь другой город, туда я и пойду.

Кери-Торос увел Давида к себе.

_________________
=+=


Вернуться к началу
 Не в сетиПрофиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Эпос
СообщениеДобавлено: 02 июн 2012, 18:20 
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 07 апр 2012, 14:43
Сообщений: 531
Откуда: Eрeвaн
ХАРИСА И ДЭВЫ-РАЗБОЙНИКИ

Одно время прошло, другое время пришло. Стояла весна. Ранняя стояла весна.

— Кери-Торос! — молвил Давид. — На дворе весна. Пора пахать, пора сеять, пора стадо выгонять на пастьбу, пора пастухам приниматься за дело. Нас сорок едоков, сидим мы на твоей шее. Неужто обязан ты всех нас кормить? Отдай нас в работники. Авось заработаем на кусок хлеба.

— Ну и шутник же ты, Давид! — сказал Кери-Торос. — Какой из тебя работник?

— Чем же я не работник? — с сердцем сказал Давид. Кери-Торос рассмеялся.

— Э, да отстань ты от меня, сумасброд! Подумаешь, работник! Слушай, малый: если даже ты целый год погоняешь стадо и заработаешь мерку проса, если даже я свезу просо на мельницу, смелю и муку домой привезу, если даже тетка твоя из той муки хлеб испечет и достанет его из тонира, если даже ты хлебец мне дашь и скажешь: «Кери! Это я заработал, на, поешь!» — и тогда я тебе не поверю!

Обиделся Давид, осерчал.

— Ах, так ты мне не веришь, Кери-Торос? Веди меня куда хочешь, отдавай в пастухи.

Кери-Торос знал: Давида не переупрямить. Взял он с собой Давида, пошел в соседнее село Дашту-Падриал, отдал Давида в пастухи и сказал ему в назиданье:

— Гоняй, милый, стадо за Сасун-гору, — там есть пастбище, там Белый камень, а под камнем родник. Паси скот до полудня, а потом пригоняй его к роднику на водопой. Но смотри не гонись за теми, что резво бегут!

— Не погонюсь, Кери-Торос, — молвил Давид. — Теперь я уже знаю: быстробегущие — то не домашние животные, а дикие звери. Ну и пусть убираются к черту!

— Вот молодец! — сказал Кери-Торос и, поцеловав Давида, пошел домой.

На заре Давид погнал сельское стадо за Сасун-гору. Стадо пустил пастись, а сам срезал себе дубинку, положил на плечо и стал впереди стада.

Так Давид пас свое стадо до самого обеда, затем пригнал его к роднику, напоил, а потом в село пригнал. Сельчане диву дались.

— Давид! Ведь еще только полдень. Чего ж ты стадо домой пригнал?

— А когда же пригонять? — спросил Давид.

— К вечеру, — отвечали они, — на закате солнца.

На утренней заре опять выгнал Давид стадо на пастбище. Смотрит: еще семь стад пригнали сюда из других сел. Он возьми да и смешай все семь стад со своим стадом.

Подошли к нему пастухи из тех семи сел и спросили:

— Давид! Зачем ты наши стада со своим стадом смешал?

— Что такое? Ваши стада? — переспросил Давид. — Да нет, это из моего стада скотина тут ночевала.

— Нет, Давид-джан, — возразили пастухи. — Это наш скот, а не твой. Твое стадо — из одного села, наши — из других.

— Коли так, — молвил Давид, — давайте брататься! Побратались.

— Давид! — сказали пастухи. — Мы тебе сплетем навес из ветвей, а ты ложись и спи. Мы постережем твое стадо до вечера, а вечером ты его угонишь домой.

— Нет, ребята, — молвил Давид, — нынче весна, скот отощал, дожди идут, всюду невылазная грязь, — скотина завязнет, погибнет. Мне спать нельзя — я должен скот из грязи вытаскивать.

Давид каждый день семь, а то и восемь животных из грязи вытаскивал. Свяжет корове ноги, под веревку дубину проденет, взвалит корову на спину и притащит в село. Хозяйки благословляли Давида, говорили:

— Коль трудился — будь сыт, а и не трудился — все равно будь сыт! Угощали они Давида на славу. Давали ему хлеба, яиц, яичницей его кормили, следили, чтоб он всегда был сыт. Все село не могло нахвалиться Давидом.

— Не бывало еще у нас таких пастухов! — говорили селяне.

А Давид так усердно пас сельское стадо, что за весну животные жиру нагуляли, откормились. Коровы много молока давали, волы пахали без устали.

Однажды Давид гнал стадо домой, смотрит — высокая скала сорвалась с Сехансара и катится вниз. Чуть стадо не задавила и не пошла на село. Давид подбежал и обеими руками схватил скалу. Скала остановилась и застыла на месте. Отпечаток ладони Давида остался на камне. С той поры камень этот так и зовется: Давидов камень.

Пришел богородичный праздник.

В этот день сасунцы идут в монастырь Богородицы-на-rope Богу молиться. Кто побогаче, тот заказывает обедни, молебны о ниспослании урожая, харису варит, а как служба отойдет, все богомольцы идут к нему есть харису.

В день праздника Давид свое стадо на зорьке угнал в горы, досыта накормил, а затем пригнал к Белому камню. Пастухи из семи сел были уже в сборе. Они смотрели, как сасунцы — и стар, и млад, и князья и простые крестьяне — взбирались на вершину горы.

— С самого утра всё идут и идут... — молвил Давид. — И куда это они идут? Что там, на верху горы?

— Нынче праздник, Давид-джан, — отвечали пастухи. — Они идут Богу молиться. Прогневался на нас господь, засуху послал. Они войдут в храм Божьей матери, в жертву скот принесут, сварят харису, сыграют на зурне, станут бить в бубен, потанцуют, харису съедят — и по домам.

Один из пастухов вздохнул:

— О-хо-хо! Мы вот тут от скота не можем на шаг отойти, а они харису едят. Сходил бы кто-нибудь из нас в монастырь и принес харисы — мы бы хоть по ложке съели!

Пастухи переглянулись. Никому не хотелось идти за харисой. Наконец Давид сказал:

— Вы мое стадо постерегите, а я пойду. Столько харисы принесу, чтобы каждый из вас до отвала наелся. Но если из моего стада хоть одним хвостиком убавится, я всем семерым снесу головы.

Ну кому же из пастухов не жалко своей головы?.. Сидят они в страхе, глядят, чтобы ни одним хвостиком в Давидовом стаде не убавилось.

Давид поднялся на гору, подошел к монастырю, спросил, где варят харису.

— Во-он там! — указали ему.

Пошел Давид, смотрит: на тонире котел о семи ушках стоит, хромая женщина в котле харису помешивает.

— Нанэ! Дай мне чуточку харисы, — попросил Давид. — Вон там, у Белого камня, собрались пастухи из семи сел. В селе нет никого бедней пастуха. Дай мне самую малость харисы — я снесу пастухам, и мы поедим за твое здоровье.

— Пошел прочь, сумасброд сасунский! — крикнула женщина. — Разве ты не знаешь, что служба в церкви не кончилась? Погоди, выйдет народ из церкви, придет священник, освятит харису — вот тогда и поедим.

— Нанэ! — молвил Давид. — Я свое стадо бросил на тех пастухов. Боюсь, они недоглядят и скот потравит луга и посевы. Некогда мне ждать, дай харисы!

— Не дам, — отрезала хромая женщина. — Пока священник не придет, харису не освятит — не дам. Придут богомольцы, поедят, остатки тебе отдам, а ты их пастухам отнесешь.

— Нанэ! — сказал Давид. — Остатки собакам бросают. Разозлился Давид, снял с тонира котел, продел дубинку в ушки, весь хлеб сунул себе под мышку, а еще взял он у женщины семь ковшей.

— Это у нас будут ложки, — сказал он. — А теперь да примет Господь вашу жертву! — примолвил Давид и семимильными шагами к пастухам зашагал.

Хромая женщина в церковь вбежала и завопила:

— Эй, люди! Иль вы не чуете? Сасунский сумасброд Давид сюда приходил, харису, хлеб — все забрал и унес!

— Пойдем отколотим сасунского голяка, харису у него отберем! — загомонила толпа.

Но тут вмешался один старик.

— Не советую я вам, добрые люди, с ним связываться, — молвил он. — Давид — сын Мгера; он сумасброд, но и богатырь. Коли хватит у вас сил котел о тридцати ушках втроем поднять, тогда идите на Давида, а не хватит — лучше не ходите: разгромит он вас, искалечит, опозорит. Жалко мне вас!..

Пришел Давид к Белому камню, котел с харисой поставил на травку, хлеб положил тут же и крикнул пастухам:

— Ребята! Идите харису есть!

Пастухи сидят ни живы ни мертвы, к харисе не подходят, не едят.

— Те-те-те! — сказал Давид. — Знаю я, отчего вы носы повесили: я харисы принес, хлеба принес, а соли и масла взять позабыл. Нету у нас ни масла, ни соли... Ну что ж, сейчас поешьте харисы, а вечером придете домой, масла и соли поедите в прибавок.

Один из пастухов ему на это сказал:

— Нам не до харисы, Давид, нам не до соли и не до масла! Как нам не вешать носы? Когда ты ушел на святую гору, пришли сюда сорок дэвов-разбойников и сорок коров из стада угнали.

— Вот тебе раз!.. — воскликнул Давид. Призадумался, но тут же встряхнулся и сказал пастухам: — Ничего, ребята, ешьте харису, а я побегу за дэвами. Куда они коров повели?

— Во-он туда! — молвили пастухи. — Гору перевалили.

Давид с дубинкой на плече двинулся в путь, перевалил гору. Шел, шел, пока не дошел до незнакомой горы. Смотрит — из пещеры дым валит. Давид пошел прямо на дым и дошел до пещеры. Что же оказалось?

Дэвы сорок коров сюда привели, прирезали, мясо побросали в котел о сорока ушках, котел над костром подвесили, и в котле забурлила вода.

Схватил Давид котел о сорока ушках и прямо на огонь опрокинул. Потом собрал все сорок коровьих шкур, в котел побросал, подошел к пещере, заглянул внутрь. Смотрит: все сорок дэвов здесь собрались.

Кто на ковре разлегся и спит, кто на зурне играет, кто свою палицу чинит.

Завращал глазами Давид, огляделся по сторонам, повернулся, пошел прочь от пещеры. Схватил огромный утес, тем утесом завалил вход в пещеру, чтобы дэвы не вышли, не убежали, и закричал грозным голосом. Крик его на дэвов ужас навел. Старший дэв сказал:

— Ой, беда! Это Мгеров сын, Давид Сасунский. Вставайте, поклонитесь ему, в верности поклянитесь, а не то он нас всех перебьет!

Дэвы стали по одному выходить. Давид всем им шеи свернул, головы пооторвал, побросал. Всем сорока уши поотрезал, в одну яму швырнул, а сам в пещеру вошел. Одна комната в этой пещере была полна золота, другая полна серебра, в третьей высились горы драгоценных камней. С тех пор как скончался Мгер, дэвы много раз на Сасун нападали, грабили его, добычу свозили сюда и сваливали в этой пещере.

— Ой-ой-ой!.. — молвил Давид. — Это же все наше, сасунское добро!

Прошел он еще в одну комнату, а там был привязан красивый жеребенок.

— Хорош! — сказал Давид; остановился, оглядел жеребенка, мысленно распределил добычу, пастушескую свою суму наполнил золотом, вышел из пещеры, продел дубинку в ушки котла, котел взвалил на спину и пошел туда, где варили харису. Там он вдоволь наелся харисы, собрал селян из семи сел и обратился к ним с такими словами:

— Тише! Слушайте, что я вам скажу! Этот большой котел я даю вам взамен малого вашего котла. Возьмите золото и распределите между собой — это вам возмещение за коров, которых дэвы угнали и зарезали. А вот вам шкуры сорока ваших коров. Но только вы эти шкуры себе не берите! Отдайте их бедным — пусть обувь себе из них сделают, пусть носят и молятся за упокой души моего отца. Горе вам, — добавил Давид, — если вы у братьев моих, пастухов, отымете хоть одну горсть проса, которое им причитается за работу, — Давид разрушит ваши дома!

Селяне в один голос ему ответили:

— Да что ты, Бог с тобой! Не обидим мы твоих братьев, иди себе с миром!

...Давид пошел к пастухам, отделил свое стадо, пригнал его в Дашту-Падриал.

— Забирайте скотину! Больше я вам не пастух! — крикнул он. Хозяева разобрали скот, а Давид отправился в Сасун, пошел прямок Кери-Торосу и спросил:

— Кери-Торос! Сколько мужчин у нас в доме?

— Вместе с тобой, если и тебя за мужчину считать, будет сорок мужчин, — отвечал Кери-Торос.

— А сколько чувалов у нас?

— Вместе с твоим, если и твой чувал чувалом считать, будет сорок чувалов.

— Кери-джан! — молвил Давид. — Ты только не сердись. Созови всех мужчин, мы возьмем сорок чувалов и пойдем за золотом.

— А, пошел ты, собачий сын! — прикрикнул на Давида Кери-Торос. — Ты горсточки проса домой не принес, где же ты возьмешь сорок чувалов золота?

— Кери! — молвил Давид. — Я столько золота принесу, что ты и сам будешь жить не тужить, и семь нисходящих колен твоих будут жить в свое удовольствие. Да и потом, до каких пор мне в пастухах-то ходить?

Рассердился Кери-Торос.

— Полно тебе, малый, вздор городить! — сказал Кери-Торос. Разгневался Давид. Развязал пастушескую свою суму и высыпал золото к ногам дяди.

Диву дался Кери-Торос.

— Ой, Давид, свет очей моих! Неужто ты сорок дэвов убил?

— Вот ей-Богу, убил! — отвечал Давид.

Все сорок мужчин взяли сорок чувалов, вывели из стойл сорок мулов и пошли. Вел, вел сасунцев Давид, перевалил через гору Сехансар и привел к пещере дэвов. И тут все увидели мертвых дэвов. Распухли дэвы и стали похожи на Похский холм.

Пачкун Верго вывел своего мула из каравана и дал тягу. Вслед за ним и другие, как увидели мертвых дэвов, собрались было дунуть, но Давид остановил их:

— Куда вы, дурачье? Я от живых дэвов не убежал, а вы от мертвецов удираете? Не бойтесь! Я их всех до одного уложил. Коли не верите, поглядите на их отрезанные уши!

Беглецы повернули назад и увидели: глубокая яма доверху набита отрезанными ушами сорока давов.

Тут все приободрились и погнали мулов к пещере. Давид отвалил от входа в пещеру утес, взял с собой Кери-Тороса, Горлана Огана, Пачкуна Верго и вошел в пещеру. Как увидели Давидовы спутники груды золота, ошалели от радости, ног под собою не чуют. Забрали все, сколько там его ни было, золото, серебро, драгоценные камни, набили чувалы, навьючили мулов и возвратились в Сасун.

Теперь сундуки у сасунцев ломились от сокровищ.

В море золота плавал Сасун.

А Давид, кроме жеребенка, ничего в добычу себе не взял.

_________________
=+=


Вернуться к началу
 Не в сетиПрофиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Эпос
СообщениеДобавлено: 02 июн 2012, 18:21 
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 07 апр 2012, 14:43
Сообщений: 531
Откуда: Eрeвaн
Ч а с т ь т р е т ь я

ДАВИД-ОХОТНИК. САРЬЯ И САСУНСКАЯ СТАРУХА

С той поры как Давид перебил дэвов, стал он любимцем всего Сасуна. Горлан Оган достал для него лучшего сокола.

— Сыну Мгера не подобает стадо пасти, — сказал он. — Езди-ка, мальчик, на охоту!

Давид сокола взял и начал ездить в поля на охоту, убивал куропаток, перепелов, воробьев.

Жила в Сасуне старуха-ведунья. Был у старухи клочок земли, и на нем она сеяла просо. На старухином поле было видимо-невидимо куропаток, перепелов, воробьев. Вот как-то раз пошла старуха просо свое поглядеть, и что же она видит? Давид с соколом на руке на резвоногом коньке за птицами охотится, просо топчет.

— Давид! — сказала она. — Что ты делаешь? Ты мое просо вытоптал.

Чтоб ты пропал! Неужто ты будешь сыт воробьями? Кой тебе прок от воробьиного мяса? Коли ты охотник, так иди в горы. Разве мало там оленей, диких баранов? Убивай и питайся их мясом.

— Нанэ! — молвил Давид. — Ну хорошо, поеду я в горы, а как я дикого барана убью? Нет у меня хорошего лука.

— А разве у славного отца твоего не было лука и стрел? — спросила старуха. — Возьми отцовский лук и стрелы и иди на охоту.

— А у кого хранятся отцовский лук и стрелы?

— Спроси у своей тетки, у жены Огана, — отвечала старуха. Давид воротился домой и спросил:

— Тетя! Где отцовский лук и стрелы?

— Ей-Богу, не знаю, — отвечала Сарья. Давид к старухе пошел.

— Нанэ! — сказал он. — Не знает тетка, где отцовский лук и стрелы.

— Знает! — молвила старуха. — Знает, сынок, да только не сказывает.

Возьми измором Сарью, и в конце концов она откроет тебе, где спрятаны отцовские стрелы и лук.

— Как же ее измором взять?

— Ступай раздроби камень, на огне накали и скажи Сарье: «Или съешь каменную эту крупу, или укажи, где отцовские стрелы и лук!»

Давид пришел домой, раздробил камень, каменную крупу на огне накалил, позвал Сарью и сказал:

— Тетя! Дай мне руку.

Давид был парень пригожий. Сарья-ханум давно на него заглядывалась.

И сейчас она охотно протянула Давиду руку. Давид схватил ее руку и сказал:

— Говори: где отцовские стрелы и лук?

— Давид, ненаглядный ты мой, я знать не знаю, ведать не ведаю, про то знает твой дядя.

— И ты тоже знаешь, — не отставал от нее Давид. — Говори!

— Не скажу!

Взял Давид горсть раскаленной каменной крупы, высыпал ее Сарье на ладонь, сжал ей пальцы в кулак и сказал:

— Говори!

— Ой-ой-ой, Давид! — закричала Сарья. — Ой как жжет! Пусти, скажу!

Отпустил ее руку Давид, а Сарья:

— Не скажу!

Тогда он опять схватил ее руку, высыпал на ладонь каменную крупу, сжал ей пальцы в кулак.

— Ой-ой-ой, Давид! — закричала Сарья. — Скажу, скажу!.. Иди в сарай — там висят лук и стрелы твоего отца. Сходи за ними. Коль сумеешь натянуть тетиву, бери себе лук и ходи с ним на охоту, а коль не сумеешь, пускай лук висит там, где висел.

Принес Давид из сарая и стрелы и лук и в мгновение ока натянул тетиву. Подивилась Сарья.

— Мгер целый час мучился, прежде чем тетиву натянуть, — сказала она. — А ты только рукой шевельнул — и тетива уже натянулась.

Ты сильнее отца, Давид, Возьми отцовский лук и отцовские стрелы — ты достойный сын своего отца!

Обрадовался Давид, взял отцовский лук со стрелами и пошел. И теперь он каждый день ходил на охоту.

Давид был юный красивый пахлеван. Жена Горлана Огана сохла по нем. Как-то раз не вытерпела она и сказала:

— Давид! Я хочу родить от тебя сына-богатыря. Опешил Давид.

— Что ты, тетя? — сказал он. — Ты мне мать, я тебе сын. Стала думать Сарья: «Как же мне быть?..»

Нагрела Сарья воды, унесла горячую воду в сарай, позвала Давида и попросила, чтоб он ей воду на голову лил.

Давид одной рукой воду льет, а другой рукой глаза закрывает, чтобы на нее не глядеть.

Вот вымыла Сарья голову, смотрит — Давид зажмурился. Распалилась на него гневом Сарья, заголосила, стала на себе волосы рвать, лицо себе в кровь расцарапала, пошла домой и села у себя в горнице.

Пришел Горлан Оган.

— Эй, жена! Что-нибудь случилось? — спросил он.

— Как же не случиться! — отвечала Сарья. — Я думала, ты сына мне в дом привел, не знала я, что ты мужа мне в дом привел.

— Что ты говоришь, жена?

— Что есть, то и говорю. Я голову мыла в сарае. Давид ворвался, облапил меня — насилу-насилу вырвалась я от него и убежала.

— Коли так, — рассудил Горлан Оган, — мы на ночь дверь от него запрем — пусть убирается вон.

Вечером воротился Давид домой, глядь — двери на запоре.

— Дядя! — сказал Давид. — Я мог бы сейчас ударить ногой, и ты, и твоя жена вместе со всеми вашими запертыми дверьми провалились бы сквозь землю. Но я тебе мстить не стану: тебя, милый дядя, обманула блудница.

И пошел Давид к старухе — проситься переночевать у нее.

Горлан Оган всю ночь не спал, думу думал, а наутро сказал Сарье:

— Ты солгала мне, жена, изгнала ты из моего дома светоч сасунский.

А Давид переночевал у старухи, утром встал, на охоту пошел.

Видит: воронья стая кружит над старухиным просом и знай клюет его да клюет. «Как тут быть? — подумал Давид. — Пусть я даже одной стрелой двадцать ворон убью, другие-то улетят?..»

Вырвал он с корнем тополь, да как махнет им через поле —все вороньё вместе с просом смешал.

Пришла старуха на поле, глядит — ни одного колоска не осталось. И давай ладонями по коленям себя хлопать, и давай вопить:

— А, прах тебя возьми, Давид! Что ты со мной сделал?

— А что ж, по-твоему, нанэ? Я должен был смотреть, как вороньё твое просо клюет?

— Чтоб тебе пусто было, Давид! Ведь ты все мое просо сгубил. Чтоб тебя Господь огнем попалил, бессердечный заика, сумасброд ты сасунский! Твой отец, Львораздиратель Мгер, пока был жив, отца и мать заменял беднякам. Разве ты достоин называться его сыном? Что ты натворил? Я только надеждой на эту полоску проса и жила, а ты его сгубил! Чем же мы с дочкой будем теперь кормиться?

— Нанэ! Да ведь я... да ведь я ду-умал...

— Ду-умал, да и наду-умал... Чтоб тебя змея укусила!.. Если уж ты такой силач, чего на Цовасар не идешь?

— А что там такое?

— Там Божья кара уготована для тебя!.. Разве ты не знаешь, что на Цовасаре охотился твой славный отец?

— Ну?

— Тпру!.. То место стеной обнесено. Там гибель медведей, волков, козуль, оленей, диких баранов — ведь им не выйти из-за стены. Мсра-Мелик отнял у нас Цовасар. Сасунцам воспрещено там охотиться.

Почему бы тебе туда не пойти, не отбить ту гору, где охотился твой отец?

— Нанэ, золотая ты моя! — воскликнул Давид. — Почем же я знаю, где эта самая гора?

— Ты только знаешь, где мое просо, пугало ты воронье! Разве ты, окаянный, достоин называться сыном своего отца?

— Не проклинай меня, нанэ! Я еще молод, я сирота. Скажи мне лучше, как к Цовасару пройти.

— Иди и схвати дядю Огана за шиворот — пусть он проводит тебя на Цовасар.

Давид пошел домой, схватил дядю за шиворот.

— Дядя! Где гора Цовасар? Там охотился мой отец, проводи меня туда!

— Обманули тебя, мой милый, — сказал Горлан Оган, — не было у твоего отца такой горы.

— Нет, была! — вскричал Давид. — Не лги! Я знаю, что была. Ты должен сводить меня на Цовасар.

— Пусть язык отсохнет у того, кто тебе это сказал! — молвил Горлан Оган. — Знай, родной мой: после того как отец твой, Львораздиратель Мгер, вечным сном опочил, пришел Мсра-Мелик, захватил Цовасар и сказал: «Это место моей охоты!» Сказал и ушел. С той поры мы не смеем ходить на Цовасар.

— Дядя! Ты только путь мне туда укажи, я и один дойду, — молвил Давид. — Коли нагрянет туда Мсра-Мелик, так пусть он меня убьет, а не тебя.

— Давид, родной ты мой, — молвил Оган, — потерпи денек, завтра чуть свет я свожу тебя на Цовасар.

Осердился Давид:

— Нет, ты мне сейчас укажи дорогу к Цовасару! Не укажешь — клянусь хлебом, вином и господом вездесущим, я шею тебе сверну.

Испугался Горлан Оган.

— Не сердись, родной, — сказал он, — я тебя сей же час свожу на Цовасар.

Пошли они на главную площадь. Там Кери-Торос беседовал с отцами города.

— Пусть отсохнет язык у того, кто проговорился Давиду про Цовасар, — сказал Оган. — Давид силком меня заставляет туда идти.

Обрадовались сасунские молодцы.

— Дядя Оган, возьми с собой и нас! — взмолились они. — Там, наверно, сейчас пропасть волков, медведей, козуль, диких баранов. Поглядим, как Давид будет их бить.

Давид взял отцовский лук, стрелы и сел на коня. Вместе с ним поехали на Цовасар Горлан Оган, Кери-Торос и сасунские молодцы.

Гора была обнесена высокой стеной.

— Дядя! Что это за стена? — спросил Давид.

— Эту стену, мой мальчик, воздвиг твой отец, чтобы звери не убежали, — отвечал Оган.

Давид поглядел вокруг, но входа так и не нашел. Тогда он вырвал с корнями кряжистый дуб, ударил в стену, одно звено повалил и переступил через него. Следом за ним перешли через поваленное звено стены и все его спутники.

Глазам их открылся зеленый лес, чистые родники, озеро с мраморными берегами. Много там было всякого зверя: медведей, волков, лисиц, много козуль, зайцев, оленей, диких баранов.

Сасунские молодцы хотели было убить дикого барана. Но Давид закричал:

— Эй, вы! Не смейте трогать зверей! Мой отец напрасно держал в плену, заточил в темницу Богом созданных тварей — это грех на его душе.

— Давид, мальчик ты мой! — обратился к нему Оган. — Убей одного барана — мы его съедим. Ведь мы проголодались!

— Нет, дядя, не стану я убивать. Эти звери в темницу заключены. Разве можно убивать пленных? Плененного зверя любая старуха убьет. Мужчине подобает убивать свободных зверей.

Тут Давид кулаком ударил, ногой пнул, всю стену повалил, снял капу, в небо ее закинул.

— Эй вы, плененные звери! — крикнул он во весь голос. — А ну, выходите и живите на воле!

Все звери и животные выбежали.

А Давид стал по горам и ущельям кружить, среди скал, среди рощ бродить, каждый кустик обшаривал и все приговаривал:

— А вдруг да остался какой ни на есть зверушка? Жалко ведь его! Так всех зверей выпустил он на волю, а потом вернулся к сасунским молодцам и сказал:

— Ну, а теперь, кто из вас поудалей, можете охотиться.

Удальцы пошли на охоту, а кто посмирней, те с пустыми руками домой воротились.

Давид подстрелил диких баранов. Их прирезали около озера. Давид вошел в воду, искупался, вышел на берег, костер развел, баранов зажарили и съели.

_________________
=+=


Вернуться к началу
 Не в сетиПрофиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Эпос
СообщениеДобавлено: 02 июн 2012, 18:22 
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 07 апр 2012, 14:43
Сообщений: 531
Откуда: Eрeвaн
ДАВИД ВОССТАНАВЛИВАЕТ ХРАМ,
НЕКОГДА ВОЗДВИГНУТЫЙ ОТЦОМ ЕГО


Вечером Кери-Торос и сасунские молодцы в город направились.

— Давид! Все пошли домой, и нам с тобой пора, — сказал Горлан Оган.

— Нет, дядя, — возразил Давид. — Мой отец ступал по этим камням.

Эту ночь я должен здесь провести. Хочешь, иди без меня.

— Нет, мой мальчик, — молвил Горлан Оган, — коли ты останешься, так останусь и я.

Взобрались Давид и Горлан Оган на высокую скалу, сели и окинули взором Божий мир. От Сасунских гор до самого Диарбекира стлалась равнина. Когда мрак сгустился, Давид увидал: сколько звезд сияло на небе, столько огней в поле горело.

— Дядя! — спросил Давид. — Это что за огни?

— Это, мой мальчик, селения и пастбища. Это сельчане, пастухи и подпаски огни зажигают.

Оба легли спать. Горлан Оган тайком подол Давидовой капы к себе притянул и подложил под голову, чтобы Давид ночью не скатился в пропасть.

Дядя уснул. А Давид все глядел на огни и думал, думал... Вот погасли один за другим огни, а на вершине горы призывно пылало красно-зеленое пламя... «Надо бы взглянуть, что это за огонь, — сказал себе Давид, — может, там люди есть?» Хотел Давид встать, да край его капы был у дяди под головой. Давид так рассудил: «Коли я его разбужу, он подумает, что я струсил...»

Ножом отрезал Давид подол своей капы, подол остался у дяди под головой, и пошел Давид прямо на красно-зеленое пламя. Пришел и увидел мраморную гробницу. От гробницы красно-зеленый свет исходил и высился сводом над вершиной горы. Подошел Давид, дотронулся рукой до пламени, но не обжегся. Стал сыпать землю на пламя — оно не погасло. «Видно, это и есть Богородица-на-горе, про которую я столько слыхал от людей», — подумал Давид. Оставил он на горе примету — провел луком черту, а затем к дяде спустился и окликнул его:

— Вставай, дядя, вставай!

Проснулся Горлан Оган и увидел, что Давид на ногах.

— Ах ты сумасброд несчастный! — сказал он. — Что еще с тобою случилось?

— Чудо случилось, дядя! — в восторге заговорил Давид. — Вон там, высоко-высоко, раскололся мрамор, из трещины исходит красно-зеленый свет и, точно свод, стоит над горой. Не веришь? Пойдем по-глядим.

Привел Давид дядю к гробнице отца своего и спросил:

— Что это такое?

Заплакал Горлан Оган и сказал:

— Это, мой мальчик, могила отца твоего. Здесь некогда храм стоял, воздвиг его твой отец и назвал Богородица-на-горе. А когда твой отец, Львораздиратель Мгер, окончил дни свои, пришел Мсра-Мелик, ударил на нас, храм отца твоего разрушил до основания, сасунцев полонил, богатую взял добычу и ушел восвояси.

Зарычал Давид, точно лев молодой, пал на колени, подполз к могильному камню, поцеловал его, встал, луком вокруг гробницы черту провел, подошел к дяде и со слезами стал его умолять:

Дядя! Ты заменил мне родного отца.
Будь мне отцом родным до конца!
Дядя! Ты заменил мне родного отца.
Будь благодетелем мне до конца!
Пять тысяч работников надобно мне -
Воду возить, землю копать!
Каменотесов надобно мне,
Полтыщи мне надо - камень тесать.
Пятьсот мастеров надобно мне -
Стены из камня слагать, возводить,
Своды сводить, купол сводить!

— На что тебе столько, Давид? — спросил Горлан Оган.

— Дядя! — молвил Давид. — Я мысленно дал обет вновь построить храм на месте воздвигнутого отцом моим и разрушенного Мсра-Меликом.

Так и знай: если я не исполню обета, то мне больше не жить на свете. Завтра, еще до полудня, все эти люди должны быть здесь. Пусть придут и до вечера храм возведут, чтобы послезавтра можно было в храме обедню служить.

Горлан Оган знал, что Давид на ветер слова не бросает, что слово у «его не расходится с делом. Он только с просьбой к нему обратился:

— Давид! Пойдем домой, отдохнем, а завтра я приведу столько работников и мастеров, сколько ты у меня просишь.

— Нет, — возразил Давид, — я останусь у могилы отца моего. Я до тех пор с вершины Цовасара не спущусь в город, пока храм в память отца не дострою. А ты, дядя, ступай набери столько чернорабочих и мастеров, сколько мне нужно, и приведи их сюда.

И тут Горлан Оган вспомнил свой сон, про который он Сарье рассказал: Сасуна стена нерушимо стоит, сасунский светоч ясно горит, сасунский сад зеленеет-цветет, соловей сасунский поет... Вспомнил свой сон Горлан Оган и подумал: «Уж, верно, Давид вызволит Сасун из-под Мсра-Меликовой власти! Должно мне исполнить желание Мгерова сына».

— Будь спокоен, мой мальчик, — сказал он. — Меня недаром зовут Горлан Оган: мой голос сорокадневный путь пролетит, кликнет — и желанные твои работники и мастера услышат, придут. Убей шесть, а то и семь оленей, туши я унесу в город, задам сасунцам пир, и тогда работники и мастера налетят отовсюду.

Схватил Давид лук и стрелы, семь оленей убил. Оган туши на спину взвалил, в город спустился и кликнул клич:

Эй, сасунцы! Идите скорее сюда!
Светоч наш воссиял - идите сюда!
Мгеров сын - пахлеван в цветущей поре.
Вновь взведет Богородицу-на-горе.
Кто верует в Бога - придите помочь!
Кто слышит наш клич - придите помочь!
Пять тысяч работников! Кличу я вас -
Воду возить, землю копать,
Ещё полтысячи - камень тесать.
Пятьсот мастеров нужны нам сейчас,
Стены из камня слагать, возводить,
Своды сводить, купол сводить.

Призыв Горлана Огана услыхали семь городов. Чернорабочие и мастера — все, сколько их ни было в семи городах, — явились в Сасун. Собрались в покоях Горлана Огана, наелись, напились и двинулись к Цовасару — вновь строить храм Богородицы-на-горе.

Пришли, смотрят: Давид начертил, где быть храму, яму вырыл, положил в основанье громадные скалы. Мастера диву дались: работники всем скопом не смогли бы сдвинуть с места ни одну из этих громадин.

Мастера поднялись на стену.

Крупные камни притаскивал Давид, мелкие камни притаскивали чернорабочие и передавали мастерам. Крупные камни складывал сам Давид, мелкие камни мастера складывали вокруг каменных глыб. Чернорабочие глину месили, мастерам ее подавали, мастера камни скрепляли, слепляли, кладку промазывали.

Ленивцы и те, глядя на Давида, на богатырскую мощь его и задор, стыдились лени своей, брали себя в руки и делали в семь раз больше, чем позволяли им силы.

Так трудились они до вечера и наконец достроили храм Богородицы-на-горе, восстановили его на прежнем месте — на вершине горы Цовасар.

— Дядя! — обратился к Огану Давид. — С мастерами и чернорабочими рассчитайся по-честному! Смотри никого не обижай!

На заре Горлан Оган отправился в город и привез оттуда на мулах три вьюка с золотом. Чернорабочим досталось по золотому на брата, а мастерам — по два, и все остались довольны. Мастера и чернорабочие поблагодарили сасунский царствующий дом и ушли восвояси.

Давид обошел снаружи весь храм, потом вошел внутрь, поцеловал крест и сказал:

Дядя, мне заменивший отца,
Будь отцом родным до конца!
Сорок послушников призови,
Сорок иноков призови,
Ровно столько ж попов призови,
Архимандритов сорок зови,
Архипастырей сорок зови -

пора свечи в храме зажигать, пора обедню служить!

Созвал Горлан Оган сорок послушников, сорок иноков, сорок священников, сорок архимандритов, сорок епископов — все, как один, пришли, свечи зажгли, освятили храм Богородицы-на-горе и отслужили обедню.

Обрадовался Давид, душа его возликовала. Привел он сюда Батман-Буга и Чарбахар-Ками, поставил их стражами при входе в храм, определил им в день бурдюк масла да бурдюк меду на пропитание и дал такой наказ:

— Чужой злой человек придет — дверей не отворяйте. Паломник придет, нищий, голодный придет — двери откройте и накормите!

На рассвете Давид и Оган воротились в Сасун.

Восстановил Давид храм, некогда воздвигнутый отцом его, и остепенился.

Он уж более не проказил, не обижал малышей, не грубил старшим, никому ничем не досаждал. Сасунцы говорили друг другу:

— Давид уже не шальной лоботряс. Он вылитый Львораздиратель Мгер, весь в отца пошел!

_________________
=+=


Вернуться к началу
 Не в сетиПрофиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Эпос
СообщениеДобавлено: 02 июн 2012, 18:23 
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 07 апр 2012, 14:43
Сообщений: 531
Откуда: Eрeвaн
ДАВИД ИСТРЕБЛЯЕТ СБОРЩИКОВ ДАНИ

Дошла до Мсра-Мелика весть: «Давид взошел на Цовасар, снес воздвигнутую Мгером стену, восстановил тобою разрушенный храм Богородицы-на-горе, похвалялся: «Я Мсыру не данник. Мсыр — Мсра-Мелику, Сасун — Давиду Сасунскому!»

Как услыхал про то Мсра-Мелик, озлился, брызнул слюной, с упреком обратился к Исмил-хатун:

— Ах, матушка! Хотел я убить подлого этого сироту, а ты не дала. А теперь видишь, что он натворил?

— Ничего, сынок, ведь вы — братья! — молвила Исмил-хатун. — Пускай Мсыр будет твой, а Сасун — Давидов! Ты на него войной не ходи! Вы — братья!

Созвал Мсра-Мелик меджлис, созвал мудрецов и обратился к ним за советом, как Сасун разорить, как с Давидом покончить.

Был в меджлисе удалой пахлеван по имени Козбадин. Встал он и речь произнес.

— Много лет тебе здравствовать, царь! — сказал он. — Такому доблестному, славному и державному царю, как ты, не подобает самому идти войной на гяура. Отряди со мной тысячу пахлеванов — я пойду к сасунцам.

Семилетнюю дань соберу я с них:
Одномастных коней, резвоногих, лихих,
Сорок золотом чистым набитых вьюков,
Сорок дойных коров, упряжных быков,
Сорок женщин высоких - верблюдов грузить,
Сорок ростом поменьше - чтоб жернов крутить,
Сорок дев, чтоб натешился ими ты всласть,
Сорок телок упитанных - и чтоб под масть!

— На придачу, — примолвил Козбадин, — убью шалого Давида, а его голову тебе в дар принесу.

— Нет, мне этого мало! — объявил Мсра-Мелик. — Разрушь Богородицу-на-горе, восстанови стену вокруг моего Цовасара.

Козбадин ему на это молвил с поклоном:

— Мой властелин! Раз ты повелел, считай, что Богородицу-на-горе я уже снес, а цовасарскую стену восстановил.

— Храбрый Козбадин! — сказал ему на это Мсра-Мелик. — Коли так, даю тебе полную волю: набери, сколько надо, войска, возьми, сколько надо, оружия, иди на Сасун, собери дань за семь лет, принеси мне ее, а на придачу — голову шального Давида, чтоб от сердца у меня отлегло. Добром отдадут — бери, не отдадут — Сасун разори, мешки с землею сасунской навьючь на сасунских коней, на сасунских беременных женщин сасунские камни навьючь и все это доставь в Мсыр.

— Много лет тебе здравствовать, царь! — сказал Козбадин. — А мне что ты за это дашь?

— А чего бы тебе хотелось?

— Твоего коня-шестинога.

— Дам тебе моего коня-шестинога да еще полцарства в придачу.

— Уууххх!..

У Козбадина дух захватило от радости. Собрал он рать и во все концы разослал глашатаев, чтобы они славили нашествие его на Сасун. Мсырские женщины хоровод стали водить, песню затянули:

Идет на Сасун удалой Козбадин -
Так ему повелел Мсра-Мелик - властелин.
У сасунцев отнимет он все их добро -
Мы разрядимся в золото и в серебро.
Много дойных коров пригонит он в Мсыр -
Будем масло сбивать и варить будем сыр.
Разорви, Козбадин, ты Давида в клочки,
И да будут все дни твоей жизни легки!

Одна мужа своего ругает на чем свет стоит, другая, глядя на нее, — единственного сына:

— А, чтоб ты подох! Чего дома сидишь, бездельник? Вставай, иди на войну, иди на Сасун, а домой возвращайся с добычей!

Жила-была в Мсыре старуха — ее когда-то давно из Сасуна сюда пригнали. Мыла она в ручье шерсть, смотрит — идет Козбадиново войско. Она и крикни ему вслед:

Эй, Козбадин, бахвал, хвастун!
Как зверь, ты мчишься на Сасун.
Коль на Давида нападешь -
Побитым псом домой придешь.

Козбадин меч выхватил, замахнулся на старуху. Тут женщины закричали, старуху обступили, сказали Козбадину:

— Ты что ж это, на беззащитной старухе удаль свою показываешь? Коли ты такой храбрый, поезжай, Давида лучше убей!

Козбадин и военачальники его — Чархадин, Бадин и Судин — с тысячью пахлеванов выступили в поход.

Дошли до сасунской границы, на поле Леранском разбили шатры. Взял с собой Козбадин военачальников своих, сорок могучих пахлеванов на сорока верблюдах, вступил в Сасун, вошел в Оганов дворец и такую речь там повел:

— Послушайте, что я вам скажу, отцы города Сасуна! Мсра-Мелик послал меня собрать с вас дань за семь лет, а на придачу велел он голову шалого Давида ему привезти.

Задрожали от страха колени у Горлана Огана. Велел он зарезать быков и баранов, роскошный пир незваным гостям устроил.

— Вы тут пока отдохните, — сказал он, — а я тем временем дань соберу да поищу Давида.

— Живо! — возгремел Козбадин.

Разве Горлан Оган был изменником? Разве способен он был Давидову голову Мсра-Мелику отдать, загасить светоч сасунскйй? Нет, он боялся, что Давид, узнав о нашествии Козбадиновой рати, вскипит, вызовет Козбадина на единоборство, разозлит Мсра-Мелика и обрушит на отчий край еще горшие беды. Пошел Горлан Оган к хромому попу — Давид у него псалмы читал. Оган обманул Давида, сказал:

— Хочется мне, мой мальчик, съесть шашлык из дикого барана. Сходи-ка в горы, убей дикого барана — мы его съедим.

— С радостью, дядя!

Не знал Давид, какая беда посетила Сасун. Взял он лук, стрелы и пошел на охоту.

А Горлан Оган и Пачкун Верго пошли по городу, отобрали сорок девушек, сорок женщин рослых, сорок женщин низкорослых и заперли в большом сарае. Потом отобрали сорок коней, сорок телок, быков и коров и заперли в других сараях. А потом вошли в главную сасунскую сокровищницу, чтобы отмерить сорок вьюков золота.

Козбадин, Бадин, Чахардин и Судин сидели, ноги поджав, на ковре.

Горлам Оган чувалы держал, а Пачкун Верго ящиком отмерял сасунское золото и ссыпал его в мсырские чувалы.

В это время мсырские воины ворвались в Сасун. Дома грабили, жен и дев уводили.

А Давид охотился в дальних горах.

В полдень убил он дикого барана, взвалил себе на спину и направился в город. По дороге залез в огород к старухе. Давид любил репу — за это его прозвали сасунским шалым репоедом. Залез он в огород, добычу положил наземь, стал наконечником копья репу выкапывать.

Выкапывает да ест.

А старуха Давида искала. Зашла в огород, да как увидела, что Давид репу уминает, заплакала в три ручья и сказала:

— Прах тебя, малый, возьми! Недостоин ты сыном своего отца называться!

Чтобы мне своими руками сшить тебе саван, чтобы твою душу архангел унес, шалый ты репоед сасунский!

— Нанэ! — молвил Давид. — Неужели у тебя из-за двух несчастных головок репы поворачивается язык так меня клясть?

А старуха ему на это:

— Как же не клясть тебя, блудный сын? Ты здесь лопаешь репу, а в это время Сасун разоряют. Мсра-Мелик снарядил войско — собрать дань за семь лет. Твои дядья весь город обрыскали, ни женщин, ни девушек не пощадили — собрали и в сарае заперли, а потом их угонят в Мсыр.

— Ой-ой-ой! — простонал Давид.

— Вот тебе и «ой-ой-ой»! — передразнила старуха. — Пусть рухнет Сасун — и так он уже дотла разорен! Была у меня одна-единственная дочь — и ту отняли, взяли в полон.

— Что ты говоришь, нанэ?

— Чтоб тебя змея укусила — вот что я говорю! Козбадин и военачальники его сидят в сокровищнице твоего отца, твои дядья, Пачкун Верго да Горлан Оган, отмеряют сасунское золото, ссыпают его в мсырские чувалы, а ты репу жрешь. Чтоб тебя огонь с небес пожрал!

Разве ты сын Львораздирателя Мгера?

Поддел Давид убитого барана концом копья и пошел со старухой в город. Что же там его ожидало?.. Всякий раз, когда Давид, возвращаясь с охоты, проходил по городу, всюду слышались говор и смех, везде пировали, плясали. Нынче же словно облако скорби накрыло город: отовсюду неслись рыданья и крики, вопли и стоны, всюду, куда ни кинешь взор, — грабеж и побоище, и каждый спасался как мог. Сасунцы проклинали Давида:

— Ох уж этот Давид! Чтоб он ногу себе сломал, чтоб и духу его не было в Сасуне!

Удивился Давид.

— Вот тебе раз! — молвил он. — За что же они меня проклинают?

— Как — за что? — сказала старуха. — Ты цовасарскую стену снес, Богородицу-на-горе вновь воздвиг, Мсра-Мелик озлился и рать послал на Сасун, Козбадин со своими военачальниками в город вошел, дань собирает, а воины дома грабят, жен и дев уводят.

— Какую же дань хочет с нас взять Мсра-Мелик? — спросил старуху Давид.

Старуха ему на это ответила:

Мсра-Мелик отрядил против нас свою рать,
Чтобы дань за семь лет подчистую собрать:
Сорок золотом туго набитых вьюков,
Сорок дойных коров, упряжных быков,
Сорок женщин высоких - верблюдов грузить,
Сорок ростом поменьше - чтоб жернов крутить,
Сорок дев, чтоб натешился ими он всласть,
Сорок телок упитанных - и чтоб под масть,
Сорок резвых коней к нему в Мсыр увести,
Да башку твою глупую напрочь снести!

Дядья твои жен и дев отобрали, в сарай загнали, ворота — на запор. Моя единственная дочь там же взаперти сидит.

— Нанэ! — молвил Давид. — Проводи меня к этим сараям. Я не дам им угнать в Мсыр не только что твою дочь, а и пылинку из нашего края!

Подвела старуха Давида к сараям. Изнутри доносились вопли, рыданья и стоны. У ворот стояли на страже десять мсырских пахлеванов.

Давид их всех положил, выломал ворота, жен и дев на свободу выпустил.

— Идите домой, матери мои и сестры! — сказал он. — Живите на свободе и молитесь за меня. А я за вас сложу голову в битве.

Сасунские жены и девы вышли на волю и, благословляя избавителя своего, пошли по домам

— Коли ты, родной наш Давид, трудился — будь сыт, а и не трудился — все равно будь сыт! — говорили они.

Подошел Давид к другим сараям, ворота распахнул, сказал:

— Выходите, сасунские твари! Расходитесь по хлевам своих хозяев!

Освободив женщин сасунских и сасунский скот, Давид подошел к главной сокровищнице отца своего, стал в дверях и обратился к дядьям своим с такими словами:

— Вот вы как защищаете отчий край! Я — один и сам за себя отвечаю. А вы взамен одной моей головы целый Сасун отдаете врагу?

Заглянул Давид внутрь сокровищницы — и что же он видит? Козбадин, Чархадин, Бадин и Судин сидят, поджав под себя ноги, Горлан Оган держит чувал, а Пачкун Верго ящиком меряет сасунское золото и осыпает в мсырские чувалы.

— Что вы делаете? — крикнул Давид.

— Грехи твои искупаем, сумасброд сасунский, — отвечал Горлан Оган.

Подошел Давид, взял Верго за руку и сказал:

— Дядя Верго! Ты стар, отойди, я буду мерить наше сасунское золото и в мсырские чувалы ссыпать.

Пачкун Верго со страху штаны замарал.

— Не подпускайте полоумного этого малого, меряйте золото сами! — сказал Козбадин.

— Как бы не так! — сказал Давид. — Отмерять золото буду я.

— Не в свое дело не суйся, Давид, иди домой, — сказал Горлан Оган.

При этих словах выхватил Давид ящик у Пачкуна Верго, перевернул

его кверху дном, сперва насыпал лопатой золото на опрокинутое дно, потом сыпал его на пол, а в мсырский чувал дважды опрокинул пустой ящик.

— Вот вам один, вот вам другой!.. — сказал он.

— Эй, эй, эй! — заорал Козбадин. — Горлан Оган! Ты впустил сюда бешеного этого щенка, чтобы он издевался над нами?! Прогоните его, а не то я сейчас ему голову отсеку!

Повел на него грозными очами Давид и сказал:

— Ишь ты!.. Так-таки и снесешь?

Испугался Козбадин.

— Эй, Горлан Оган! — сказал он. — Ты намерен дань Мсыру платить? Коли намерен — плати! А не намерен — я скажу Мсра-Мелику, он придет, ваш Сасун разорит, мешки с землею сасунской навьючит на ваших коней, на сасунских беременных женщин сасунские камни навьючит и угонит в Мсыр.

Разгневался Давид, — Хлеб, вино, всемогущий Господь!.. — вскричал он, схватил ящик, замахнулся на Козбадина; тот голову пригнул, ящик ударился в стену, пробил ее и пролетел такое расстояние, какое только за семь дней можно пройти.

Устрашился Козбадин, вскочил и давай Бог ноги! Давид его догнал, схватил за шиворот, семь раз подряд трахнул башкой об стену и сказал:

— Поезжай в Мсыр, передай Мсра-Мелику мой поклон и скажи: «У Львораздирателя Мгера есть сын, а зовут его Давид». И еще скажи, чтоб он в другой раз на Сасун рать не двигал, страну нашу не разорял, жен и дев наших не уводил. Про сасунскую дань забудьте! Так говорит Давид, сын Львораздирателя Мгера, огнерожденного Санасара внук: «Мсыр — Мсра-Мелику, Сасун — сасунскому народу. Пусть себе Мелик живет-поживает, а мы тоже будем жить-поживать».

Козбадин, Чархадин, Бадин и Судин в страхе и трепете пустились бежать и перевели дух только на поле Леранском, в своих шатрах.

Как скоро очухался Козбадин, кликнул он военачальников своих и сказал:

— Обманули мы нашего царя, похвалялись: вот, мол, пойдем на Сасун, соберем дань за семь годов, жен и дев в Мсыр приведем, Давидову голову принесем. Где сасунская дань, где Давидова голова? С каким лицом покажемся мы Мсра-Мелику?

— А что ты предлагаешь? — спросил Чархадин.

— Поднимемся на Цовасар, — отвечал Козбадин, — разграбим Богородицу-на-горе, разрушим обитель, а награбленное в Мсыр привезем, скажем: это и есть мсырская дань.

— А коли узнает Давид? — спросил Бадин.

— Мы туда тайком проберемся, — отвечал Козбадин. — Пока Давид спохватится, мы успеем ограбить храм — и во весь опор домой, в Мсыр!

— А коли Мсра-Мелик спросит: «Где Давидова башка?» — что мы ему скажем? — дрожа от страха, спросил Судин.

— Скажем: Давид улизнул в горы, и мы его так и не могли сыскать, — отвечал Козбадин.

Ночью Козбадин собрал свое войско, поднялся на Цовасар и окружил храм Богородицы.

Как увидели Чарбахар-Ками и Батман-Буга мсырское войско, друг другу сказали:

— Это не паломники! Паломники не все верхом ездят: бывают конные, бывают и пешие. А это, сейчас видно, недобрые люди, разбойники.

Затворим ворота, да еще своими спинами подопрем их. Коли то богомольцы, мы им отворим, а коли злодеи, не отворим, пусть едут своею дорогой!

Как ни старался Козбадин с тысячью своих пахлеванов, так и не сумел ворота открыть. Наконец Чархадин предложил:

— Давайте зайца убьем, возьмем точно такую, как у Давида, капу, заячьей кровью ее пропитаем, перебросим через ворота и скажем: «Эй вы, пахлеваны! Вашего господина убили, подмоги вам ждать неоткуда, к чему вам упорствовать?»

Воины мсырские так и сделали.

Чарбахар-Ками и Батман-Буга силой были богаты, умом бедны. Как увидели они окрашенную заячьей кровью капу, сказали друг другу:

— Это Давидова капа!

Посыпали пеплом головы, лица себе исцарапали, но ворот все же не отворили.

Тогда Козбадин поднялся на стену и крикнул:

— Эй, епископы, архимандриты, священники! Почему ворота на запоре держите? Безумцы вы! Мы вашему Давиду башку срубили и везём ее Мсра-Мелику, не на кого вам теперь надеяться. Отворяйте! Коли добром не отворите, мы ворота повалим, ворвемся, всех вас перебьем.

А коли по доброй воле отворите, ни один волос с вашей головы не упадет!

Как ни грозил, что ни сулил Козбадин, монахи были непреклонны.

— Не отворим! — говорили они друг другу. — Пусть Козбадин надорвется от крика!

Среди монахов оказался трусливый архимандрит из рода Пачкуна Верго. Темной ночью, когда сторожа-пахлеваны спали, он прокрался к воротам, распахнул их, и мсырское войско хлынуло в монастырь. Проснулись сторожа, да поздно. Ударили они себя по лбу — и скорей бежать.

Мсырские лиходеи разрушили храм и перебили сорок епископов, сорок архимандритов, сорок священников, тридцать девять монахов, храм дочиста разграбили, золото, серебро, драгоценные камни на верблюдов навьючили и повезли в Мсыр.

Одному лишь монаху удалось схорониться за трупами, и он уцелел. Как скоро мсырское войско ушло, инок выбрался, первую попавшуюся окровавленную рясу схватил и бегом побежал в Сасун бить тревогу.

Отобрал Давид у сборщиков дани отцовское золото и сразу повеселел.

Теперь он со своими однолетками, неженатыми юношами и молодыми девушками, каждый день пировал, мясом оленьим лакомился, семилетнее вино гранатное пил, песни разудалые пел.

Когда прибежал к Давиду инок, Давид находился в сильном подпитии.

Инок прямо с порога крикнул:

— Давид! Храм Богородицы-на-горе разрушили, а ты здесь гуляешь?

— Подойди поближе, монашек! — сказал ему Давид. — Подойди, не бойся! В чем нуждается монастырь? Может, свечей у вас недохват? Или ладана? Или елея? А может, еще в чем нужду терпите? Бери все, что тебе надобно, и скорей возвращайся, а то опоздаешь к обедне.

— На что нам свечи, Давид? — воскликнул монах. — На что нам елей и ладан? Монастыря больше нет! Мсырские душегубы налетели, монастырь разграбили, разнесли, забрали все ценное и умчались.

— Э, что ты мне сказки рассказываешь! — отмахнулся от него Давид и обратился к Горлану Огану: — Дядя! Спроси у этого монаха, в чем у них недостаток? В ладане? В елее? В свечах? Отпусти ему, сколько он ни попросит, и пусть сей же час возвращается в монастырь, а не то опоздает к обедне.

Монах, видя, что Давид во хмелю и что ему не втолковать, бросил к его ногам окровавленную рясу. Поглядел Давид на окровавленную рясу и, придя в недоумение, спросил:

— Эй, брат!.. Что это? Что случилось?

— Давид, умоляю тебя: протрезвись! Пришли мсырские воины, убили сорок епископов, сорок архимандритов, сорок священников, сорок монахов, монастырь твой разрушили, разграбили, мсырские вьюки утварью церковной набили и ушли.

Мигом хмель соскочил с Давида.

— Что такое?.. — воскликнул он. — Разграблен монастырь Богородицы-на-горе? Монахи все перебиты?.. Так я тебя понял, монах?.. А кто был во главе мсырского войска?

— Козбадин, — отвечал монах, — с ним тысяча пахлеванов.

— Как давно они ушли?

— Они ушли в одну сторону, а я тем временем — в другую.

— Эй, сотрапезники! — крикнул Давид. — Вы тут пируйте, ешьте и пейте на здоровье, а я за вас постою!

Побежал Давид к старухе и все рассказал ей про монастырь.

— Нанэ! — опросил он. — По какой дороге я должен идти, чтобы выйти наперерез Козбадину?

— Стой у Батманского моста, — отвечала старуха. — Какой бы дорогой ни шел Козбадин, все равно ему моста не миновать.

Вырвал с корнем Давид стройный тополь, взвалил его себе на спину и двинулся в путь.

Шел, шел, пока не дошел до Батманского моста. А как дошел, тотчас укрылся за высокой скалой. Глядь-поглядь — нет Козбадина. «Неужто он уже прошел через мост, а я опоздал?» — думал Давид.

Внезапно послышался конский топот.

Козбадин хохотал и орал во все горло:

— Здорово мы насолили Давиду! Всех его монахов вырезали, монастырь разрушили и разграбили. Не явился Давид на выручку к своим монахам. Струсил — в горы улепетнул. Что бы ему сейчас передо мною предстать. Схватил бы я его, голову ему отрубил и Мсра-Мелику отвез.

И тут как раз Давид из-за скалы вышел.

— Ишь ты какой, Козбадин!.. — сказал он. — Так-таки и отрубишь мне голову, коли я пред тобою предстану? А ну, попробуй отруби!

С этими словами махнул Давид тополем вправо, махнул влево — все мсырское войско разгромил: кого убил, кого в реку сбросил — никого в живых не оставил.

Козбадин припустил было своего коня-шестинога, да не тут-то было!

Давид его догнал, схватил, сбросил наземь, хватил его кулаком по лицу, шею ему скривил, губы рассек, зубы выбил, вбил их ему в лоб и в великом гневе воскликнул:

— Ах ты мсырский обманщик! Ты что натворил? Разве я тебя пощадил в отцовской сокровищнице, чтобы ты монастырь разрушил, святых отцов перерезал?

Козбадин ноги Давиду поцеловал.

— Давид! — возопил он. — Богом тебя заклинаю, молю! Пощадить! меня, а я буду тебе верным слугой!

— Нет, — возразил Давид. — Ты — слуга Мсра-Мелика, ему и служи.

Я тебя не трону. Поезжай в Мсыр и расскажи там, каков Сасун. Пусть Мсра-Мелик придет к нам сюда — мы с ним силами померяемся. А коли не явится — стало быть, он хуже бабы последней.

С этими словами схватил Давид Козбадина за шиворот, посадил на коня-шестинога, ноги Козбадину связал под брюхом коня и ударил коня кулаком по крупу.

— Теперь вези своего хозяина до самого Мсыра! — примолвил он.

Мсырские женщины шерсть мыли в ручье. Как завидели они Козбадина, бросили шерсть, стали поперек дороги, обступили его и все разом заговорили:

Ай, похвальбишка! Стыд и срам!
Ты чуть живой плетешься к нам.
Кто разукрасил так твой лоб?
А зубы где? Ты смотришь в гроб.
Обещанное где добро?
Где золото и серебро?
Где сорок племенных коров?
Ты только хвастаться здоров.
Каким глядел ты молодцом!
Пришел - с общипанным хвостом...
Где наши соколы - мужья,
Где пахлеваны - сыновья?

Козбадин разобиделся, расстроился, рассвирепел и так им ответил:

У всех у вас короток ум,
Хоть длинен волос... Что за шум!
Молчать, бесстыжие, молчать!
Вам плакать впору - не кричать.
Ишь подняли какой содом!
Не вам судить меня судом.
Я чаял выйти на простор,
А там что пропастей, что гор!
Я чаял: там уж мы рубнем,
Я чаял: там уж мы гульнем!..
Как гром, громка сасунцев речь,
Как молния, разит их меч,
Стрела у них бьет, как бревно,
А рана от стрелы - с окно.
У них былинка - что копье.
Разбиты мсырцы... Эй, бабьё!
Кому я говорю? Пожди:
Весною зарядят дожди,
Потоки хлынут к вам с добром:
С лодыжкой мужа иль с ребром.

_________________
=+=


Вернуться к началу
 Не в сетиПрофиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Эпос
СообщениеДобавлено: 02 июн 2012, 18:23 
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 07 апр 2012, 14:43
Сообщений: 531
Откуда: Eрeвaн
МСРА-МЕЛИК ГОТОВИТСЯ К НАПАДЕНИЮ НА САСУН

Стоны и вопли огласили Мсыр.

Кто оплакивал мужа, кто — сына, кто — брата.

Мсырцы принесли Мсра-Мелику жалобу.

— Много лет тебе здравствовать, царь! — сказали они. — Козбадин мсырское войско повел на Сасун, войско оставил там, сам убежал в Мсыр. Позови его в меджлис — пусть ответит за наших мужей, за наших братьев, за наших детей!

Мсра-Мелик спросил визиря:

— Где Козбадин? Почему не идет в мой меджлис?

— Век живи, царь! — отвечал визирь. — Козбадин уже неделя, как возвратился, лежит на боку у себя дома, от стыда не идет в твой меджлис.

— Пошлите за ним четырех пахлеванов, — приказал Мсра-Мелик.

— Скажите: царь, мол, зовет. Пусть явится сей же час! А не пойдет — избейте, да приведите.

Четыре пахлевана пошли к Козбадину. Козбадин с повязкой на голове лежал в постели.

— Военачальник! — обратились к нему пахлеваны. — Царь тебе повелел в меджлис идти. Добром не пойдешь — мы изобьем тебя, а приведем.

Пришел Козбадин, стал перед своим властелином. Как увидел Мсра-Мелик, что у военачальника шея свернута, зубы выбиты, в лоб вбиты, распалился гневом и сказал:

— Козбадин! Что это у тебя за вид? Где моя дань? Где добыча из Сасуна? Где башка Давида? Где войско мое? Отвечай!

Козбадин онемел, ровно у него язык вырвали. Наконец, заикаясь от страха, заговорил:

В Сасун, о царь наш, не ходи -
Тебя ждет гибель впереди.
Как гром, громка сасунцев речь,
Как молния, разит их меч,
Стрела у них бьет, как бревно,
А рана от стрелы - с окно.
У них былинка - что копье.
Давида бойся - разобьет!

— А ты видел Давида? — спросил Мсра-Мелик. — Что он тебе сказал? Козбадин же ему на это ответил так:

— Давид правой рукой вырвал с корнями один тополь, левой рукой вырвал другой тополь, все войско мое перебил, меня самого изуродовал и велел: «Расскажи, говорит, там, каков Сасун. Пусть Мсра-Мелик придет к нам сюда — мы с ним силами померяемся. А коли не явится — стало быть, он хуже бабы последней».

Взвыл Мсра-Мелик:

— У-у-у-у!..

Как у бешеного пса, глаза у него налились кровью, на губах пена выступила. Пошел он к себе домой и сказал Исмил-хатун:

— А-ахх, а-ахх, матушка!.. Хотел я косноязычного Давида убить, да ты не позволила! А теперь видишь, что он наделал, как он меня осрамил? Будь проклят тот день, когда я тебя послушался!

— Нет, дитя мое, — сказала Исмил-хатун, — ты послушался не меня, а брехуна Козбадина. Если б ты меня послушался, ты пошел бы к Давиду в гости и его бы в гости позвал. Он бы обрадовался, сказал бы: «Как хорошо, что у меня брат есть!» Вы бы друг за друга горой стояли, друг друга в беде выручали. Перед вами двумя никто на свете не устоял бы.

— Матушка! — сказал Мсра-Мелик. — Я — араб, он — армянин. Разве араб и армянин могут быть братьями?

— Мелик, дитя мое, где твой ум? — сказала Исмил-хатун. — Арабы и армяне часто братаются, в гости друг к другу ходят, помогают друг другу. Давид — выкормок наш. Если бы ты с ним дружил, он всё стал бы делать по-твоему и не на что было б ему обижаться.

— Э-э, матушка, легко сказать — пойти в гости к гяуру!

— Ну хорошо, — продолжала Исмил-хатун, — ты сам в гости к нему не пошел и его к себе не позвал, а зачем войско послал в Сасун, зачем разрушил восстановленный Давидом храм?

Мсра-Мелик зарычал от злости:

— Сасунский безумец так меня опозорил, что я от стыда нос высунуть наружу не смею! Нет, я пойду в Сасун, всё там вверх дном переверну и упьюсь Давидовой кровью, чтоб от сердца у меня отлегло!

Взволновалась Исмил-хатун.

— Нечего тебе делать в Сасуне, Мелик! — сказала она. — Помни: что посеешь, то и пожнешь. Сиди лучше дома. А я письмо Давиду пошлю, с тобой его помирю. Нечего тебе делать в Сасуне!

— Нет, матушка, — возразил Мсра-Мелик. — Я однажды поступил по-твоему и потерпел урон. Я должен идти войной на Давида: или я его, или он меня.

— Попомни ты мое слово, Мелик! — молвила Иомил-хатун. — Тебе Давида не убить!

— Мне Давида не убить?

Тут Мсра-Мелик подскочил, словно змеёю ужаленный.

— Нет, мать! Ты не добра мне желаешь, а зла!

С этими словами Мсра-Мелик удалился, оставив мать в слезах и в печали.

...Созвал Мсра-Мелик меджлис.

Пришли на его зов визири и назиры1, мудрейшие люди Мсыра. Мсра-Мелик обратился к ним с такою речью:

— Я — Мсра-Мелик, Мсра-Мелика сын, Мсыра царь, мира всего властелин. Как я могу допустить, чтобы Давид, сасунский шалый репоед, отказался платить мне дань, разбил мое войско, опозорил мсырского военачальника, да еще поносные слова велел мне передать?

Нет, я должен пойти на Сасун, все там вверх дном перевернуть, весь народ вырезать и выпить Давидову кровь, чтоб от сердца у меня отлегло! Что вы мне присоветуете?

Нашлись в меджлисе визири и назиры , мудрые люди, которым не хотелось ни войны, ни резни, ни разрухи.

— Много лет тебе здравствовать, царь! — сказали они. — Чем тебе досадил Давид? Это ты ему досадил! Давид сидел дома и никого не трогал, а ты войско послал в Сасун. Давид защитил свою родную страну — на что же ты жалуешься? Мы можем дать тебе только один совет: не ходи в Сасун! Три части света — твои, пусть же одна часть остается в руках Давида!

Взревел Мсра-Мелик:

— Молча-а-а-ать! Убирайтесь отсюда вон и не попадайтесь мне больше на глаза! Вы — гяуровы дети и сами гяуры!

Мудрецы, расходясь, перешептывались:

— Сам он гяуров сын, а нас так обзывает!..

Разогнал Мсра-Мелик меджлис, призвал к себе сподвижников своих и обратился к ним за советом:

— Что скажете? Идти нам войной на Давида или не идти?

Вы, наверное, помните, что Давид, когда палицу метал, нечаянно убил двух пахлеванов — Какана и Аслана. Отцы убитых были злы на Давида.

— Много лет тебе здравствовать, царь! — сказали они. — Теперь или никогда! Давид еще юн, ему всего только двадцать лет, воевать он не умеет. Сразись теперь же с Давидом и убей неверного безумца. А когда он подрастет, когда ему минет тридцать лет — тебе его тогда не убить. Тогда он пойдет войною на Мсыр, тогда он тебя убьет и захватит все твои земли. Собери войско, иди на гяура, край его разори и башку ему отруби — иначе он будет для тебя вечной угрозой. Теперь или никогда!

— Верррно вы говорррите! — прорычал Мсра-Мелик. — Теперь или никогда!

Тут военачальники мечи обнажили.

— Да здравствует Мсра-Мелик! Да сгинет гяур Давид! — вскричали они.

Мсра-Мелик велел медное корыто ему подать. Принесли корыто, поставили перед ним. Мсра-Мелик разрезал себе бритвой лоб — в корыто хлынула кровь. Взял Мсра-Мелик пергамент, перо в собственную кровь обмакнул, начертал:

Пусть голос мой гремит трубой
И все края зовет на бой:
Полночных жителей - на бой,
Восточных жителей - на бой,
Из стран полуденных - на бой,
И Запад я зову на бой!
Вожди и ратники мои,
Ко мне, ко мне!
Из всех краев, со всех концов -
Все на войну!
Бочкоголовые - сюда,
Высокобровые - сюда,
И толстогубые - сюда,
И острозубые - сюда,
Гяура бить, гяуру мстить!
Все на войну! Все на войну!
Скликаю на битву моих храбрецов,
Скликаю тьмы тем безбородых юнцов,
Эй-эй, безбородых юнцов!
И столько же чернобородых бойцов,
Эй, чернобородых бойцов!
И столько ж их дедов седых и отцов,
Эй, дедов седых и отцов!
Я конников кличу - прославьтесь в боях!
Пусть всадники мчатся на белых конях,
Пусть всадники мчатся на красных конях,
Пусть всадники мчатся на черных конях,
Эй-эй, тьмы тем на конях!
Скликаю я всех моих славных ребят.
Тьмы тем барабанов пусть бьют и гремят,
Тьмы тем трубачей пусть громко трубят,
Тьмы тем, и тьмы тем, и тьмы тем...
Эй! Все на гяура скорей!
Все на войну! Все на войну!

Так начертал, так призывал Мсра-Мелик.

На его зов явилось великое множество конных.

На его зов явилось великое множество пеших.

Дошло войско до реки Мсыр. Головные полреки выпили, средние оставшуюся половину выпили, а задние только голыши облизнули — смерть как хотелось им пить!

Дошло войско до Мсырского поля. Разбили шатры, послали людей к Мсра-Мелику, и те у него спросили:

— Кто враг наш? С кем воевать будем?

— Давид Сасунский — вот кто наш враг! С ним и воевать будем, — отвечал Мсра-Мелик.

— Много лет тебе здравствовать, царь! — молвили воины. — Мы всю реку Мсыр выпили, осушили. Жажда мучает войско. Что делать?

— Военачальникам достаньте воды из колодцев, а простые ратники и без воды будут драться, - отвечал Мсра-Мелик.

Приснился сон Исмил-хатун. Встала она с постели, пошла к Мсра-Мелику и сказала:

— Мелик, сын мой! Не ходи войной на Сасун! Мсра-Мелик спросонья не мог понять, чего она от него хочет.

— А? Что? Почему не ходить? — спросил он.

— Сон мне приснился: звезда Сасуна взошла, звезда Мсыра померкла. Недобрый то сон, сынок! Не ходи на войну!

Мсра-Мелик потянулся, зевнул.

— Э-э, матушка! Ты спишь в свое удовольствие, а сны за других видишь. Иди к себе. Мне спать охота.

Исмил-хатун ушла к себе. И снова приснился ей сон, и снова пришла она к Мсра-Мелику.

— Мелик! Мне еще сон приснился: мсырский конь убегал, а сасунский конь его настиг. Давид — твой брат. Не ходи на него войной! Убьет тебя Давид!

Осерчал Мсра-Мелик:

— Перестань ты пугать меня, матушка! Ты не дала мне убить этого сумасброда, когда он еще мал был, а теперь тебе сны про него снятся? Я собрал несметную рать не для того, чтобы метать палицу, а для того, чтобы идти на войну!

Исмил-хатун ушла к себе. А на рассвете опять пришла к сыну.

— Мелик! — сказала она. — Мне еще сон приснился: над сасунской землей солнце сияло, мсырскую землю объяла тьма. Не ходи в Сасун!

— Матушка! Я призвал на войну тьму тем безбородых юнцов!

— Мелик! — молвила мать. — Я тебя выкормила своею грудью. Пусть мое материнское молоко заговорит в тебе: не ходи на войну!

— Матушка! Я призвал на войну тьму тем чернобородых воинов!

— Мелик! Материнское сердце — вещун! Послушайся ты моего материнского сердца: не ходи на войну!

— Матушка! Я призвал на войну тьму тем седых воинов!

— Мелик! Давид — удалец, он убьет тебя, не ходи на войну! Внезапно оторопь взяла Мсра-Мелика.

— Матушка! — сказал он. — Почему ты мне прежде об этом не сказала? Я расхотел идти на войну, но раз войско собрано, придется идти.

На это ему Исмил-хатун, подумав, ответила так:

— Мелик, дитя мое! Разве мало у тебя военачальников? Найми кого-нибудь из них — пусть во главе войска идет на Сасун, а сам не ходи!

— Вот так-так!.. — сказал Мсра-Мелик. — Отдать свое войско под начало другому, чтобы тот его отдал на истребление? А ты помнишь, что натворил Козбадин? Нет, матушка, я войско набирал, я его и поведу.

Другого выхода у меня нет.

Заплакала Исмил-хатун.

— Я тебя не брошу, Мелик, — сказала она. — Коли ты пойдешь, то и я с тобой пойду.

— Матушка! Ты — женщина! — сказал Мсра-Мелик. — Не женское это дело — ходить на поле брани. Не ходи!

— Нет, пойду, — сказала мать. — Дома я места себе не найду. Отобрала Исмил-хатун сорок мужчин, чтобы было кому шатры разбивать, мясо жарить, на зурнах играть, сорок женщин, чтобы было кому пол подметать, скатерть стелить, Мелику ноги растирать, и сорок девушек, чтобы было кому в бубны бить, на кяманчах играть, петь и плясать. Всех их она взяла с собой и вслед за мсырским войском двинулась по дороге в Сасун.

_________________
=+=


Вернуться к началу
 Не в сетиПрофиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Эпос
СообщениеДобавлено: 02 июн 2012, 18:24 
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 07 апр 2012, 14:43
Сообщений: 531
Откуда: Eрeвaн
ГОРЛАН ОГАН

В Сасун письмо от Мсра-Мелика доставили. Давид был в это время на охоте, и письмо вручили Горлану Огану.

Прочитал Горлан Оган и заплакал. Слезы дождем лились у него по лицу и стекали по бороде на пол.

«Боже мой, что же это такое? — мысленно воскликнул он. — Неужели судьба армян всегда будет такой превратной и горестной? Мы сидим у себя дома и никого не трогаем. Что нужно от нас Мсра-Мелику? Зачем он собрал неисчислимую рать и пришел к нам?.. Будь ты нам заступницей, Богородица-на-горе!»

Так сетовал в глубине души Оган. Немного погодя взял он письмо, пошел к брату Верго, Кери-Тороса позвал и обратился к ним за советом:

— Что же нам делать? Давид, как увидит мсырское войско, тот же час ринется в бой. И сам падет, и на нас неслыханные беды обрушит!

Пачкун Верго сказал:

— Воевать — не наше дело, братья! Давайте сделаем вид, что мы пируем, напоим Давида допьяна, чтобы он заснул непробудным сном, а сами припадем к ногам Мсра-Мелика, серебром и золотом его одарим, жен и дев ему отдадим, под его мечом пройдем, умилостивим его — может, он сжалится над нами и не истребит нас. Только это все надо так спроворить, чтобы Давид не успел догадаться!

Кери-Торос сказал:

— Да, братья! Давид — горячий, бесстрашный парень. Как увидит он вражье войско — бросится в бой, его убьют, и светоч Сасунского царства погаснет. Давайте напоим этого смельчака — пусть опит без задних ног. Давид — краса и гордость нашего края, мы должны беречь его для будущего. А пока что отнесите Мсра-Мелику дары. Так вы время выиграете, а я соберу отряд и уйду в горы. Коли вспыхнет все же война — что ж, будем воевать. Их больше, да зато и потерь у них будет больше; нас меньше, да зато и потерь у нас будет меньше.

Устроил Горлан Оган пир для отвода глаз, а Кери-Торос Давида позвал и сказал:

— Давид! Мне нужно тебе кое-что сказать. Ты не рассердишься?

— Чего мне сердиться, Кери-Торос? Говори!

— Коли выпьешь полный котел вина, я скажу, что ты родной сын Львораздирателя Мгера, а не выпьешь — стало быть, ты приблуда.

— Налей, Кери-Торос, — молвил Давид, — налей. Посмотрим, что за котел.

Кери-Торос доверху наполнил вином котел о семи ушках. Давид поднял котел, ко рту поднес — и давай тянуть. Тянул, тянул, пока весь котел не опорожнил. Опорожнил — об пол ударил, сплющил котел, а сам разлегся на ковре и сразу уснул.

Как скоро сон свалил Давида, Кери-Торос вышел на площадь, велел в трубы трубить, в барабаны бить, удальцов из своего роду-племемени созвал и обратился к ним с такими словами:

— Сыны мои, сасунские удальцы Ануш-Котот, Вжик-Мхо, Чинхчапорик, Парон-Астхик, Хор-Вираб, Хор-Манук, Хор-Гусан, слушайте, что я вам скажу! Мсра-Мелик с войском пришел к нам в Сасун, чтобы отнять у нас золото, добытое тяжким трудом, отнять у нас наших жен, наших девушек, отнять у нас честь. Не отдадим! Он воевать хочет? Что ж, будем воевать! Двум смертям не бывать — одной не миновать.

Сказавши это, Кери-Торос со своим отрядом поднялся на Леранскую гору и разбил там шатры.

Когда в небе заря заиграла, увидели наши, что Мсра-Мелик стал станом на Леранском поле. Звездам небесным есть счет, белым его шатрам не было счету. На горе было словно лето, на равнине — зима.

У жены Кери-Тороса Сандухт-ханум сердце кровью обливалось.

«Ой, беда!.. — сказала она себе. — Мсырцы Тороса убьют, всех наших ребят поубивают, Сасун разорят, весь наш народ изничтожат. А Давид — опора Сасуна — напился и спит».

Пошла Сандухт-ханум к Давиду, села у его изголовья и залилась слезами. Слезы ее капали Давиду на лицо. Давид пробудился:

— Э, тетя, ты чего плачешь?

— Ах, Давид, Давид, пропасти на тебя нет! Ты разгромил мсырских сборщиков дани, а Мсра-Мелик разозлился и с несчетным числом воинов в Сасун пришел. Тебя напоили и спать уложили, а Кери-Торос с небольшим отрядом ринулся в бой. Силы у твоего дяди и у Мсра-Мелика неравные. Убьют твоего дядю, всех наших ребят перебьют, Сасун разорят, весь наш народ изничтожат. А ты вином упился и спишь!

В такую ярость пришел Давид, что хмель мигом с него соскочил. Схватил он лук со стрелами и сказал:

— Не бойся, тетя! Мсырский пес Мелик получит от меня по заслугам. Пусть лучше я голову сложу в бою, но только не дам воинам мсырским прикоснуться к единому волоску последнего сасунского пастуха!

Пришел Давид к Огану и сказал:

— Дядя! Мсра-Мелик со своим войском идет на меня. Почему вы мне ничего не сказали?

— Мальчик мой! — молвил Горлан Оган. — Мне жаль тебя. Ты еще молод. Куда тебе воевать с Мсра-Меликом?

— Чудак человек! — возмутился Давид. — Коли не мне, так кому же с ним и воевать?.. Давай оружие!

Смирился Горлан Оган.

— Ладно, — сказал он. — Иди, коли так, в оружейную — там хранятся старинные мечи, возьми любой.

Этот разговор услышал Пачкун Верго. Смерил он Давида с головы до ног насмешливым взглядом и сказал:

— Давид! Когда ты Мсра-Мелика убьешь, то отруби ему ухо и, коли хватит у тебя силенки его поднять, принеси мне в подарок!

Зачесались было у Давида руки огреть хорошенько Пачкуна Верго, но он с собой совладал.

«Все-таки он мне дядя, — подумал Давид, — притом старик. Пусть себе мелет, что в голову взбредет».

Пошел Давид в дядину оружейную, взял ржавый меч, сел на жеребенка, отбитого у разбойников, и погнал его на поле брани.

Глядь, навстречу ему старуха.

— Давид, сыночек, куда путь держишь? — спросила она.

— Еду на бой с Мсра-Меликом, — отвечал Давид. Засмеялась старуха:

— А, нелегкая тебя побери! И это сын Львораздирателя Мгера! Что у тебя за конь? Что у тебя за меч? Разве так идут в бой с Мсра-Меликом?

Обиделся Давид.

— А как же мне еще идти? — огрызнулся он. — Ну давай мне, что ли, вертел или кочергу, я с ними поеду на бой.

— Не обижайся, родной мой Давид! Ты мне лучше скажи, отчего это твой дядя Оган скрывает от тебя оружие и доспехи твоего отца?

В бархатный он облекался кафтан,
А чтоб перетягивать стройный стан,
Серебряный был у него кушак.
А еще был у Мгера стальной шишак,
Обувал он бранных два сапожка,
Выводил он во двор Джалали-Конька,
Седлом перламутровым его он седлал,
Узду золотую на него надевал,
В руке он держал молнию-меч,
Ратный крест пламенел у него оплечь.

Удивился Давид.

— Нанэ! Где же все это спрятано? — спросил он. А старуха ему на это ответила:

— Давид! Твой дядя Оган заранее проклял того человека, который укажет тебе, где схоронил он доспехи и оружие твоего отца. Если я тебе укажу, проклятие падет на меня. Ступай сам спроси у Горлана Огана. Но только он по своей доброй воле ни оружия, ни доспехов на свет Божий не вытащит. Хватай дядю за шиворот и заставь его вернуть тебе отцовское оружие и доспехи.

Давид поехал к дяде, схватил его за шиворот, поднял на воздух и сказал ему так:

— Дядя Оган! Теперь уж ты не отвертишься!

Где доспехи отца моего? Верни!
Где оружье отца моего? Верни!
Верни тот же час Джалали-Конька,
Верни мне шишак и два сапожка,
Уздечку златую и молнию-меч,
И крест чтоб горел у меня оплечь!

Давай! Не отдашь добром — силой возьму. Ударю тебя кулаком — в землю уйдешь.

Заплакал Горлан Оган и сказал:

— Сам ты не мог догадаться! Пусть отсохнет язык у того, кто тебя надоумил! В год смерти Львораздирателя Мгера я оружие его и доспехи в глубоком схоронил подземелье. Идем туда, я достану и отдам тебе.

Спустились оба в подземелье. Мгеровы доспехи и оружие были развешаны по стенам. Давид стал примерять. Бархатный кафтан семь раз вокруг него обвился, серебряный пояс семь раз обвился вокруг его стана. Под шелом семь пудов хлопка подсунули — только тогда он стал ему впору, в бранные сапоги тоже семь пудов хлопка подсунули — только тогда стали они ему по ноге.

— Давид, мальчик мой! — молвил Горлан Оган. — Палица Мгера вон в том углу лежит. Коли сил у тебя достанет — возьми, а коли не достанет — в бой не ходи, голову сложишь.

Давид одной рукой отцовскую палицу взял, а другой рукой схватил дядю за руку и, пройдя все сорок ступеней, что вели вверх, вывел его из подземелья.

Взыграл духом Оган.

«С Божьей помощью Давид заменит нам своего отца, — подумал он. — Я старший брат Мгера, а Мгерову палицу с места сдвинуть не в силах. Давид взял палицу и, пройдя все сорок ступеней, вынес ее наверх».

...Выйдя из подземелья, Давид спросил:

— Дядя! А где же Конек Джалали? Горлан ему на это ответил:

— Ах, родной мой! После того как твой отец приказал долго жить, я его коня заточил в конюшне и дверь замуровал, а корм и воду спускаю ему через окошко. Мсра-Мелика боюсь — не смею Конька Джалали вывести во двор, чтобы он свежим воздухом подышал, на солнышке погрелся. Давай сходим в конюшню!

Подошли они к большой конюшне. Смотрит Давид — тут стена и там стена, а двери нигде нет.

Давид палицей ударил, в стене пролом пробил и вошел. Там привязан был Конек Джалали. Как почуял он запах доспехов хозяйских, радостно заржал. Давид подошел, руку положил ему на круп. Джалали злобно лягнул Давида. Давид так в стену и влип, обеспамятел. Немного спустя очнулся Давид и горько заплакал.

— Эх, Джалали! — сказал он. — Я был уверен, что конь отца моего понесет меня в бой с Мсра-Меликом, поможет мне одержать победу над врагом, а ты меня ударил!

Тут Конек Джалали заговорил человечьим голосом:

— Как я в бой тебя понесу, Давид? Посмотри на меня! Что со мной сталось? Когда отец твой умер, твой безжалостный дядя заточил меня в темной конюшне, ни разу грязь и пыль с меня не счистил, я уж позабыл, что такое скребница!

Подошел к Коньку Джалали Давид, обнял его за шею и поцеловал в лоб. Потом воду подогрел в котле о семи ушках, взял целый пуд мыла, вымыл Конька Джалали, вычистил, причесал его, засыпал ему в кормушку семь пудов ячменя и сказал:

— Я — твой хозяин. До сих пор никто тебя не мыл и не чистил, с этого дня я стану чистить тебя и мыть!

Взял Давид отцовского коня за повод и вывел из конюшни, а затем обратился к дяде:

— Дядя Оган! А теперь отдай мне отцовское перламутровое седло.

Отдал ему Горлан Оган перламутровое седло.

— Давид! — сказал он. — Отец твой, когда коня седлал, подпруги затягивал, на дыбы коня подымал. Коли в силах ты поднять коня на дыбы — иди в бой, коли не в силах — не ходи!

Взял Давид перламутровое седло, оседлал Конька Джалали, затянул подпруги, коня на дыбы поднял и сказал:

— Дядя! А теперь отдай мне отцовский меч-молнию. Горлан Оган ему на это ответил:

— Меч-молния воткнут в кувшин с дегтем. Мгер вытащил его оттуда с трех раз. Коли в силах ты вытащить из дегтя меч — иди в бой, коли не в силах — не ходи!

Давид схватил отцовский меч за рукоять, дернул, вытащил из дегтя и привязал к поясу. Меч был до того длинный, что по земле волочился.

— Дядя! — сказал Давид. — А теперь отдай мне отцовский Ратный крест.

На это ему Горлан Оган ответил так:

— Ратный крест я отдать тебе не могу. Коли ты достоин носить его — он сам снизойдет к тебе на плечо, коли не достоин — он к тебе не снизойдет, и в бой ты тогда не ходи!

По воле Божией Ратный крест снизошел на правое плечо Давида.

Сел Давид на Конька Джалали, затрубил в отцовскую трубу и погарцевал перед отчим домом. На площади собрались сасунцы. Поглядел, поглядел на Давида Горлан Оган, сердце у него сжалось, заплакал он и запел:

Душа болит у меня... Ох, как мне жаль!
Старинных доспехов сасунских - ох, как мне жаль!
Оружья старинного нашего - ох, как мне жаль!
Мне жаль, ох, как жаль разлучаться с борзым конем,
Разлучаться с борзым конем!
Мне жаль, ох, как жаль расставаться с булатным мечом,
Расставаться с булатным мечом!
И как же мне больно и тяжко прощаться с Крестом,
Как тяжко прощаться с Крестом!

«Что же это такое? — подумал Давид. — Дядя сасунскими доспехами и оружием дорожит, а молодцом сасунским не дорожит?..»

Простодушный Давид не догадывался, что Горлан Оган самое горькое свое сожаление приберег для конца песни:

Мне до смерти жалко Давида - всем молодцам молодца.
Красу и гордость Сасуна - всем удальцам удальца!

Смутился Давид.

— Дядя, милый, не сердись на меня! — воскликнул он. — Я на тебя обиделся и чуть было не поднял молнию-меч. Я не знал, что ты помянешь меня напослед. Но теперь я уразумел, что Давид для тебя дороже сасунских доспехов.

Сказавши это, Давид сошел с коня и поцеловал дяде руку, а дядя поцеловал его в лоб и благословил. Давид затрубил в старинную отцовскую трубу, и тут сасунцы — и стар и млад, парни и девушки — обступили Давида и песню запели:

Давид! Оставайся с нами и не ходи никуда!
Не расставайся с нами, милый Давид, никогда!
Мы станем тебя лелеять, воду на руки лить,
Яствами всякими потчевать, сладким вином поить.
Давид! Оставайся с нами и не ходи никуда!
Не расставайся с нами, милый Давид, никогда!

Давид сел на коня, молвил: «Хлеб, вино, всемогущий Господь...», затем обернулся к народу и запел:

Всем матерям кричу: "Прощай!"
Вы были матерями мне.
И сестрам я кричу: "Прощай!"
Вы все - родные сестры мне.
Прощайте, добрые друзья,
Простолюдины и князья!
Я блудным сыном был для вас,
Я досаждал вам столько раз!
Сасуна старцы и юнцы!
Вы все мне братья и отцы.
За чьим ни сядете столом,
Попомните меня добром!

А теперь вспомним про славную дочь Медного города, про жену Санасара-богатыря, мать Львораздирателя Мгера, Давидову бабку.

Сасунская царица Дехцун-цам, где ты? Почему ты больше не появляешься в сказе о царстве Сасунском?.. Потому не появляется Дехцун-цам, что, после того как Львораздиратель Мгер и его жена умерли, она затворилась в своем покое и дала себе обет:

— Пока не подрастет единородный Давид, пока не заменит он Львораздирателя Мгера, пока не облачится в доспехи его и оружия его не возьмет, пока не вспрыгнет на Конька Джалали, я из своего покоя никуда не выйду.

В тот день, когда Давид песней и игрой на трубе прощался с сасунским народом, молодая служанка принесла еду сасунской великой бабке. Дехцун-цам спросила служанку:

— Красавица! Я слышала, кто-то на дворе трубил в Мгерову трубу?

— А разве ты ничего не знаешь, мудрая жена? Давид отцовские доспехи надел, мечом-молнией препоясался, сел на Конька Джалали, трубит в отцовскую трубу, едет на бой с Мсра-Меликом.

Обрадовалась Дехцун-цам, на месте не усидела. Атласное ее покрывало истлело от времени, обтрепалось. Дехцун-цам вскочила, а покрывало осталось на тахте.

Давид проезжал мимо бабушкиного окна. Дехцун-цам высунулась в окно и увидела Давида на отцовском коне.

— Джалали, Джалали, милый ты мой Джалали! — воскликнула она. — У моего Давида нет отца — будь ему отцом родным! У моего Давида нет матери — будь ему родной матерью! Ты Санасару братом был — будь братом и его внуку! Ты Мгеру моему помощником был — будь помощником и его сыну! Отвези моего Давида на Цовасар к Молочному роднику и остановись там, а Давид пусть сойдет и живой воды напьется; а как напьется, сразу могучим станет. Оттуда отвези моего Давида к Порцакару — Камню испытаний. Пусть Давид ударит мечом по железному столбу. Коли перережет столб — пусть бросается в бой, а коли не перережет — пусть вернется домой, а потом снова пусть силу свою попытает.

И тут Конек Джалали заговорил человечьим голосом:

— Будь спокойна, мудрая жена! Я исполню твое повеление.

_________________
=+=


Вернуться к началу
 Не в сетиПрофиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Эпос
СообщениеДобавлено: 02 июн 2012, 18:25 
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 07 апр 2012, 14:43
Сообщений: 531
Откуда: Eрeвaн
ДАВИД ПОБЕЖДАЕТ В БОЮ

Конек Джалали понес Мгерова сына на Цовасар, остановился у Молочного родника и когда увидел, что всадник не думает слезать, то опустился на колени.

Давид решил, что конь притомился.

— Ах, чтоб ты себе шею сломал, Конек Джалали! — воскликнул Давид. — Я думал, ты через кровавые реки меня перенесешь, а ты ручейка испугался?

Давид ударил коня стременами и сломал ему ребро. Конь рассердился.

— Что ты наделал, сумасброд сасунский? — вскричал он. — Ты сломал мне ребро! Вот я тебя сейчас подниму, зашвырну на солнце, и ты сгоришь!

— Ну, ну! — сказал Давид. — Я рожден от воды. Я к тебе под брюхо юркну!

— А я спущусь на землю, ударю тебя о камни, и ты разобьешься!

— Ну, ну! Я рожден от огня. Я к тебе на спину вспрыгну! Тут Конек Джалали присмирел.

— Ах, сумасброд сасунский! — сказал он. — Ради твоего покойного отца я тебя прощаю. Ты забыл наставление твоей бабушки? Ты не видишь, что я стою у Молочного родника? Попей воды и на мое сломанное ребро чуточку брызни.

Тут только Давид понял свою ошибку. Тотчас же слез он с Джалали, в глаза его поцеловал, смочил ему бок ключевою водой и пустил пастись. Ключевая вода была целебная — в одно мгновенье зажило ребро у коня. Давид напился воды, лег у родника и уснул.

Конек Джалали загородил от солнца вспыльчивого своего ездока.

Через час проснулся Давид, и что же он увидел? За это время он так в теле раздался и так стал могуч, что шлем слетел у него с головы, с ног сапоги соскользнули, пояс валяется на земле, ворот кафтана не застегивается.

Встал Давид, из шлема выбросил семь пудов хлопка, и тогда шлем впору ему пришелся. Потом из сапог выбросил семь пудов хлопка, и тогда сапоги пришлись ему по ноге. А когда он меч-молнию к поясу привязал, оказалось, что меч едва доходит ему до колен.

Давид поднял отцовскую палицу, словно то не палица была, а перышко, вскочил на коня погнал его к железному столбу, выхватил меч и на скаку перерезал столб. Обернулся Давид, смотрит: верхняя, отсеченная часть столба не упала, висит на нижней — так стремительно рассек его молния-меч. Давида зло взяло на себя, и он воскликнул:

Ах, ноги мои! Не несли б меня на Цовасар,
Уж лучше б рука нанести не сумела удар,
Когда одним махом не рассекла Порцакар!
Пусть лучше навеки, навеки затмится мой взор,
Не видеть бы только бесславье мое и позор!
Отчизне моей любимой грозят полон и разор!

Вдруг, откуда ни возьмись, налетел, вертя хвостом, буйный ветер-дракон, опрокинул Порцакар и вдаль полетел. Только тут удостоверился Давид, что его меч рассек железный столб пополам, воспрянул духом и начал себя подбадривать:

Нет, не слабейте, ноги мои,
Раз донесли меня на Цовасар!
Нет, не слабейте, руки мои,
Коли нанес я грозный удар!
Зоркими будьте, очи мои,
Коли повержен мной Порцакар.

Такими словами Давид подбодрил себя и воодушевил, а затем погнал коня к полю брани, остановился на вершине холма, посмотрел вокруг, видит: звездам небесным есть счет, травам полевым есть счет, Мсра-Меликовым воинам нет счета. Шатры его белели от склонов Цовасара до Батманского моста.

Давид был смельчак, но и в сердце к смелым закрадывается страх. Вид мсырской несметной рати привел в трепет Давида, и он заколебался.

— Ой-ой-ой! Как же я буду с ними воевать? — воскликнул он. — Если бы даже они превратились в камыш, а я — в косца, мне все равно бы их не скосить. Если бы даже они превратились в хлопок, а я — в огонь, мне все равно бы их не опалить. Если бы даже они превратились в осенний суховей, а я — в ветер с юга, мне все равно бы их не разметать по оврагам. Если бы даже они превратились в новорожденных ягнят, а я — в голодного волка, мне все равно бы их всех не перегрызть. Господи Боже! Как же я буду воевать с этим бесчисленным войском?

Почуял Конек Джалали, что дрогнул Давид, и заговорил человечьим голосом:

— Не смущайся, Давид, и не бойся! Сколько посечешь ты своим мечом, столько же смету я своим хвостом. Сколько переколотишь ты палицей, столько же подавлю я своими копытами. Сколько ты спалишь огнем меча-молнии, столько же я сожгу пламенем, пышущим из ноздрей моих. Сколько повалит твой Ратный крест, столько же развеет ветер, что подымется от моего бега. Не бойся, Давид! Как скоро зной тебя сморит, как скоро ты утомишься, я подыму тебя на Цовасар, к Молочному роднику. Там ты ключевой воды напьешься, отдохнешь, свежих сил наберешься, и тогда я снова помчу тебя на ратное поле.

Слова Джалали вдохнули бодрость в Давида. Он собрался с силами и хотел было ринуться в бой, но вдруг призадумался и сказал себе: «Еще раз взгляну на Сасунские горы, а там и в бой вступлю». Погнал он коня к Богородице-на-горе, окинул взглядом сасунские кручи, глубокие теснины, деревья и цветы Цовасара, сердце у него дрогнуло, и он запел:

Эй вы, цовасарские чистые родники
С целебной и вкусной водою! Прощайте! Мир вам!
Меня будет жажда томить в смертельном бою,
А вы серебром холодным сверкайте. Мир вам!
И вы, моего Цовасара родного цветы,
И вы, быстролетные вольные ветры, - мир вам!
Мне в жаркой и грозной битве нынче гореть,
А вы все так же прохладою вейте. Мир вам!
Высокие горы, Сасунские горы мои!
Кровавый бой мне сейчас предстоит. Мир вам!
Быть может, за вас я и голову нынче сложу,
А вы держите голову выше. Мир вам!

Попрощался Давид с родными Сасунскими горами и уже собрался ударить на врага, но передумал и решил по старинному сасунскому обычаю сначала предупредить врага, а потом уж на него ударить.

Поднялся он на вершину ближнего холма и крикнул мсырскому войску:

Кто спит - скорее пробудись,
Не спишь - в доспехи облачись,
Облекся - так вооружись.
Оружье взял - седлай коня
И в бой, доспехами звеня!
Эй, мсырцы, слушайте меня,
Смотрите: я иду на рать.
Я не позволю вам болтать,
Что я подкрался к вам, как тать.

Предупредил Давид врага, а потом мысленно помолился:

«О, землю и море сотворивший, небосвод воздвигнувший, плоды нам дарующий Бог! Ты мелководному ручью подаешь силу врезаться в многоводную реку, — подай же силу и мне врубиться в орду Мсра-Мелика!»

Тут Давид стремглав пустился вниз по склону горы и, словно молния, падающая с грозового неба, обрушился на мсырское войско... То туда, то сюда помчится, направо рубнет, налево рубнет, крутится среди вражьего войска, подобно тому как вихрь-дракон крутится в дорожной пыли. И так он рубил, и громил, и громил, и громил до полудня.

Истребил Давид столько же, сколько Конек Джалали.

Пыль столбом поднялась, занавесила небо. Солнце затмилось. Один лишь Давидов меч-молния сверкал в пыльном тумане.

В полдень бурные потоки крови унесли тела мсырских воинов к Батманскому мосту и свалили в реку.

Половина мсырского войска была разбита. Осталась еще половина. Среди уцелевших оказался седой старик. Ему хотелось остановить кровопролитие, и он, пробивая себе дорогу копьем, направился к Давиду.

— Пустите меня! — кричал он. — Я говорить с Давидом намерен!

А Давиду издали послышалось: «Давид — мерин». Оскорбился Давид, остановил коня и крикнул старику:

— Старик! Почему ты меня называешь «мерин»? А мсырский старый воин ему на это ответил:

— Драгоценный ты мой Давид! Ты ослышался. Я сказал: «Я говорить с Давидом намерен».

— О чем же ты хочешь со мной говорить, дедушка?

— Скажи ты мне, ради Бога, Давид: за что ты нас громишь, что мы тебе сделали?

— А я вовсе не хотел вас громить, — отвечал Давид. — Мсра-Мелик объявил мне войну — как же мне не воевать?

— Чудной ты парень, как я погляжу! — молвил мсырский старик. — Войну тебе объявил Мсра-Мелик, а ты с нами воюешь? В чем пред тобой провинились эти несчастные, горемычные люди? Каждый из них — единственный источник света в домашнем их очаге, каждый из них — единственный кормилец в семье. Кто оставил престарелых родителей, кто — молодую невесту, кто — детей-сирот. Мсра-Мелик всех нас силком погнал на войну. Он и есть враг Сасуна. Коли охота тебе воевать, так воюй с ним.

— А ведь ты правду молвил, старик! — рассудил Давид. — Но где же Мсра-Мелик? Зачем он привел сюда такую несметную силу? Чего ему надо от меня, чего ему надо от вас?

— Мсра-Мелик спит у себя в шатре. Во-он его шатер! Большой, зеленый...

— А почему полотнища его шатра то подымаются, то опускаются? — приглядевшись, спросил Давид.

— К верху его шатра привешено семь пудов свинца, — отвечал старик. — Когда Мсра-Мелик выдыхает воздух, свинец поднимается, а вместе с ним поднимается и весь шатер; когда же вдыхает, свинец опускается прямо ему на губы, а вместе со свинцом опускается и весь шатер.

Помчался Давид и на всем скаку осадил коня у зеленого шатра. Вход в шатер охраняли два могучих пахлевана. Семь девушек пятки Мсра-Мелику чесали. У изголовья сидела Исмил-хатун. В шатре был постлан богатый ковер.

— Разбудите Мсра-Мелика — пусть он выйдет ко мне! — громким голосом сказал пахлеванам Давид.

— Мы не смеем его будить, — отвечали пахлеваны. — Проспит он семь дней. Три дня прошло, осталось четыре. По прошествии четырех дней он сам проснется.

— Не стану я ждать, пока он проснется, пока перевернется! — крикнул Давид. — Несчастных, горемычных людей собрал, согнал на войну, а сам лежит и спит! Разбудите его! Коли смерти на него нет, так я ему — смерть, коли ангел еще не приходил по его душу, так я по его душу пришел! Я его так усыплю, что он во веки веков не проснется.

Пахлеваны накалили вертел и приложили к ногам Мсра-Мелика. Мсра-Мелик зевнул:

— А-а-а!.. Матушка! Девушки плохо мне постель постелили. Меня блоха укусила.

Сказал и опять захрапел.

Тогда пахлеваны накалили лемех от плуга и приложили к ногам Мсра-Мелика.

Мсра-Мелик перевернулся на другой бок:

— А-а-а!.. Матушка! Девушки плохо мне постель постелили. Меня клоп укусил.

— А, да ну, какая там еще блоха, какой там еще клоп! Вставай, Мсра-Мелик! — громовым голосом вскричал Давид. — Я за тобой приехал! Вставай, будем биться не на жизнь, а на смерть!

Мсра-Мелик закряхтел, зевнул во весь рот, одной рукой правый глаз открыл, другой рукой — левый, взглянул — и что же он видит?

Перед шатром Давид, весь в крови, на боевом коне сидит.

Подивился Мсра-Мелик.

— Кто ты таков? — спросил он.

— Я — Давид, сын Львораздирателя Мгера. Ты меня вызвал на бой — вот я и пришел. Вставай!

Мсра-Мелик залился хохотом:

— Ха-ха-ха-ха! Это ты, косноязычный Давид? Давно ли ты научился верхом ездить?.. Прочь отсюда, щенок! Можешь хвастаться: «Я, дескать, подъехал к шатру Мсра-Мелика, звал его, а он струсил — не вышел». И то для тебя слишком большая честь.

— Кто прежде времени смеется, тот потом плакать будет, — заметил Давид. — А теперь вставай. Сразимся!

Мсра-Мелик опять закатился хохотом.

— Эх ты, заика несчастный! Ну куда тебе со мной сражаться? Если мне тебя на завтрак подадут, то на обед ничего не останется; если мне тебя на обед подадут, то на ужин ничего не останется.

— Вставай, вставай! — прикрикнул на него Давид. — Я тебе и завтрак, и обед, и ужин, да еще твои поминки в придачу.

Тут Мсра-Мелик дунул изо всех сил — он воображал, что Давид сейчас так и покатится, словно перекати-поле. От его дыха шатер в семи местах разорвался, травы с корнем выдернулись, с пылью смешались, несколько деревьев сломалось, камни покатились — только Давид неподвижно сидел на коне. Испугался Мсра-Мелик и заговорил по-другому:

— Давид! К чему торопиться? Слезь с коня, зайди ко мне в шатер, мы с тобой поедим, отдохнем, а потом выйдем из шатра и сразимся.

— Не сойду я с коня, — отвечал Давид. — Ты несчастных, горемычных людей на верную смерть сюда пригнал, они сейчас гибнут напрасно, а мы с тобой прохлаждаться будем? Нет, выходи на бой! А там что Господь даст!

Тут к Давиду Исмил-хатун подошла.

— Давид, родной мой! — сказала она. — Ты нынче долго сражался, устал. Сойди с коня, покушай, отдохни, а сражаться будете потом.

Так слезно просила она Давида, что он сдался на уговоры и начал слезать с коня. Джалали на дыбы — не дает Давиду сойти.

А дело-то в том, что по приказу Мсра-Мелика и его матери при входе в шатер была выкопана глубокая-глубокая яма, а сверху богатым ковром прикрыта, чтобы Давид, проходя в шатер, в эту яму свалился. Исмил-хатун долго языком молола, долго уговаривала, упрашивала Давида, наконец стащила-таки его с коня. Рассердился Конек Джалали, взвился на дыбы и поскакал к Цовасару.

Как только Давид вошел в шатер, как только левой ногой ступил на богатый ковер — бух! — так в яму и ухнул.

— Прахом ты был и в прах возвратишься! — прорычал Мсра-Мелик, лег и опять заснул.

...В ту ночь приснился Горлану Огану сон: звезда Мсыра горела ярко, звезда Сасуна угасала. Горлан Оган в ужасе проснулся.

— Вставай, жена, вставай! — сказал он. — Я видел во сне: звезда Мсыра горела ярко, звезда Сасуна угасала. Это значит: Давид в беде.

Сарья-ханум обиду на Давида затаила в сердце.

— А, чтоб тебя! — проворчала она. — Спишь ты в свое удовольствие, а сны за других видишь и мне спать не даешь!

Лег Горлан Оган, заснул, опять сон увидел и пробудился.

— Вставай, жена! Опять мне привиделся сон: звезда Мсыра восходила, звезда Сасуна заходила. Это значит, что Давид стал еще ближе к смерти.

Сарья-ханум разозлилась:

— Будь ты неладен, глупец! Чего тебе не спится? Давид сейчас где-нибудь пирует, а ты мне спать не даешь!

Горлан Оган снова заснул и снова проснулся.

— Вставай, жена! Звезда Мсыра поглотила звезду Сасуна. Это значит: убили Давида. Вставай, зажги светильник.

Обозлилась Сарья:

— Полно тебе, старик, сны рассказывать! Дай мне поспать спокойно.

Оскорбился Горлан Оган, ударил жену в бок и сказал: — Ты — чужачка, не болит у тебя сердце за Сасунское царство. Вставай и зажигай светильник, а не то...

Сарья встала с ворчаньем, зажгла светильник, принесла Огану доспехи и оружие.

Горлан Оган завернулся в семь буйволовых шкур, а чтобы не лопнуть от собственного крика, обмотал себя семью цепями, какими связывают буйволов, впряженных в один плуг, затем пошел в конюшню и, войдя, положил руку на спину белого коня.

— Белый конь! Когда ты домчишь меня до того места, где бьется Давид?

Белый конь пригнулся, на брюхо упал.

— К полудню, — отвечал он.

— Пусть тебе впрок не пойдет мой корм! Что я к полудню там застану? Бой Давида или его смерть? — сказал Оган и положил руку на спину красного коня. — Красный конь! Когда ты домчишь меня до поля битвы?

Красный конь пригнулся, на брюхо упал.

— К утру, — отвечал он.

— Пусть тебе впрок не пойдет мой корм! Что я поутру там услышу?

Давида победный клик или Давида предсмертный крик? — сказал Оган и положил руку на спину вороного коня. — Конь вороной! Когда ты домчишь меня до того места, где бьется Давид?

Вороной конь не пригнулся, не упал на брюхо.

— Ступи в стремя левой ногой, и если сумеешь удержаться, то, прежде чем ты правую ногу над седлом занесешь, я тебя до поля боя домчу.

Поцеловал Горлан Оган вороного коня в лоб, вскочил — и конь духом домчал его до Цовасара. На самой вершине Оган остановился и огляделся по сторонам. Конек Джалали издали Давидова дядю увидел, заржал, подбежал. Глаза у коня полны были слез.

Испугался Горлан Оган.

— Ох-ох-ох! — простонал он. — Неужто Давида убили, а конь на Цовасар убежал?

Сошел Горлан Оган с коня, железною цепью привязал себя к дубу, чтобы собственный голос его не унес, и закричал:

Эй, Дави-ид!
Давид, Давид, э-э-эй!..
Где же ты? Я гляжу окрест
И прошу: призови Ратный крест,
Богородицу-на-горе,
Помолись: "Хлеб, вино и Господь,
Помогите врага побороть".
Эй, встряхнись, - воззови, помолись!
Давид, Давид, э-э-эй!..

Голос Горлана Огана прокатился по горам и долам и наконец, грохоча, рокоча, достиг Давидова слуха. Давид, скрученный и перекрученный железными цепями, сидел в преглубокой яме.

— Эге! — сказал он. — Это дядин голос!.. Сказал и воззвал:

Хлеб, вино, всемогущий Господь!
Богородица-на-горе!
На плече моем Ратный крест!
Помогите врага побороть!

Воззвал Давид, встряхнулся, порвались на нем железные цепи, выскочил он из ямы, предстал перед Мсра-Меликом и сказал:

— Ну что, Мсра-Мелик?.. Будем мы с тобой на заре по-честному драться иль нет?

Мсра-Мелик онемел со страху. Он не смел подойти к Давиду.

Вышел Давид из шатра, туда-сюда — нет Конька Джалали. Побежал за ним Давид на Цовасар. Горлан Оган издали увидел его, позвал:

— Эй ты, сумасброд сасунский, иди сюда! Здесь твой Конек Джалали!

Давид приблизился к дяде, руку ему поцеловал, поблагодарил. А Конек Джалали был обижен, держался поодаль. Давид издали просил его, молил. Наконец конь смилостивился и подпустил к себе хозяина.

Сел Давид на Джалали и сказал:

— Ну, дядя, теперь ты поезжай в Сасун, а я помчусь на бой!

Давид погнал коня к Молочному роднику, убил там дикого барана, зажарил, съел, воды напился, лег спать, проспал до утра, на заре помчался к ратному полю, осадил коня у шатра Мсра-Мелика и крикнул:

— Вставай, Мелик! Вчера ты меня обманул, бросил в яму. Что мы будем делать сегодня?

Точно обвал в горах, прогрохотал голос Давида. Конек Джалали выпустил из ноздрей столбы огня. Меч-молния грозно засверкал на солнце.

Вышел Мсра-Мелик из шатра и сказал:

— Давид! Давай помиримся! Я тебе дань стану платить, стану твоим подданным, только не нужно сражаться!

— Мы должны не мириться, а биться! — отрезал Давид.

Тут Мсра-Мелик убедился, что на мир Давида ему не склонить.

— Давид! — сказал он. — Как же мы будем друг друга бить — как попало или по очереди?

— Хочешь — как попало, хочешь — по очереди, — отвечал Давид.

— По очереди, — решил Мсра-Мелик.

— Будь по-твоему, — согласился Давид.

— Давид! А чей первый удар — мой или твой?

— Твой, Мелик, — отвечал Давид. — Первые три удара пусть будут твои. Я — сирота, обо мне плакать некому. А у тебя жена, мать, сестра. Коли я тебя, дай-то Бог, убью, они будут о тебе плакать. Ты мой старший брат, ты родился раньше меня, значит, первые удары — твои. Начинай!

Давид стал на середине Леранского поля.

Взял Мсра-Мелик свою трехсотпудовую палицу, сел на каракового жеребца-шестинога, доскакал до Батманского моста, поворотил коня, разогнался, налетел и ударил — трах!..

Земля разверзлась, пыль поднялась и занавесила небо. Солнце затмилось.

— Прахом ты был, Давид, и в прах возвратился! — сказал Мсра-Мелик. — Вот только жаль, что мы тебя кормили да холили, а убили одним ударом!

Но тут из пыльной мглы донесся голос Давида:

— Нет, Мелик, я еще жив! Ты только первый удар нанес? Наноси второй!

Пыль улеглась. Смотрит Мсра-Мелик — Давид преспокойно сидит на коне. Подъехал к нему Мсра-Мелик и сказал:

— Давид! Давай помиримся! Я тебе дань стану платить, стану твоим подданным, только давай помиримся.

— Так я тебе и поверил! — молвил Давид. — У нас с тобой вражда старинная. Наноси удар!

— Э-эх!.. — воскликнул Мсра-Мелик. — Я слабый разгон взял и размахнулся не изо всей силы-мочи.

На этот раз Мсра-Мелик до Диарбакира доскакал, поворотил коня, разогнался, налетел и ударил — трах!..

От взмаха его палицы земля потряслась и в семи местах треснула. Заклубилась пыль и занавесила небесный свод. Ночью не было видно луны, а днем — солнца. Два дня и две ночи закрывали Давида облака пыли.

_________________
=+=


Вернуться к началу
 Не в сетиПрофиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Эпос
СообщениеДобавлено: 02 июн 2012, 18:27 
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 07 апр 2012, 14:43
Сообщений: 531
Откуда: Eрeвaн
— Прахом ты был, Давид, и в прах возвратился, — сказал Мсра-Мелик. — Вот только жаль, что мы его растили и кормили зря: сумасшедший он, пришлось его убить.

Но тут из пыльной мглы донесся голос Давида:

— Нет, Мелик, я еще жив! Наноси последний удар!

Осатанел Мсра-Мелик.

— Э-эххх!.. — воскликнул он. — Опять я слабый разгон взял и размахнулся не изо всей силы-мочи. Сейчас ты увидишь, Давид!..

Доскакал Мсра-Мелик до Мсыра, поворотил коня, взмахнул трехсотпудовой палицей, вот уж он мчится, мчится, мчится, примчался, ударил — тррраххх!

Гул удара слышен был на протяжении сорокадневного пути, земля потряслась, поле растрескалось в сорока местах. «Это — землетрясение!» — подумали мсырцы. Облака пыли клубились до самого небосвода, затуманили его, занавесили. Три дня и три ночи не было видно ни солнца, ни луны. Три дня и три ночи закрывала Давида пыльная тьма.

— Прахом ты был, Давид, и в прах возвратился, — сказал Мсра-Мелик. — Вот только жаль, что мы его кормили, растили зря: непокорная он голова, вот и пришлось мне палицу в ход пустить и прикончить его.

Но тут из-за густых облаков пыли донесся голос Давида:

— Нет, Мелик, я еще жив! Теперь мой черед. Эй, берегись!!! Рассеялась пыльная тьма.

Смотрит Мсра-Мелик — Давид на Коньке Джалали, точно крепость, высится средь Леранского поля.

У Мсра-Мелика лицо пожелтело от страха, губы задрожали, ноги подкашивались.

Исмил-хатун на коленях подползла к Давиду.

— Давид! Мелик — твой брат! Не будь братоубийцей! — сказала она.

— Исмил-хатун! — молвил Давид. — Когда Мелик наносил удары, почему же ты не сказала: «Мелик! Давид — твой брат!».. А теперь, когда пришел мой черед, Мелик стал мне братом? Нет, на небе есть Бог, а на земле — закон. Три удара нанес мне Мелик, три удара нанесу ему я.

Но тут взмолился сам Мсра-Мелик:

— Давид, прошу тебя, отпусти меня на семь часов! Я полежу у себя в шатре, отдохну, а потом ты нанесешь мне удар.

— Ступай! — молвил Давид.

Мсра-Мелик пошел к себе в шатер, залез в яму, вырытую для Давида, навалил на себя сорок буйволовых шкур, сорок жерновов, все свои доспехи, всю свою постель и крикнул из ямы:

— Давид! Теперь твой черед. Бей! Приблизился Давид, оглядел яму, сказал:

— Как видно, наши предки не зря говорили: «Не рой яму другому, сам в нее попадешь».

Давид разгадал коварство Мсра-Мелика, но это не остановило его. Он произнес: «Хлеб, вино, всемогущий Господь!..» — сел на Джалали, погнал его на Цовасар, выхватил из ножен меч-молнию, поворотил коня, взял разгон, налетел, вот-вот ударит... Но тут наперерез Давиду выбежала Исмил-хатун, грудь свою обнажила.

— Давид! — сказала она. — Я вскормила тебя сладким своим молоком, подари мне за это свой первый удар!

Давид меч опустил, поцеловал клинок, приложил меч ко лбу и сказал:

— Матушка! Ты вскормила меня сладким своим молоком, не дала Мсра-Мелику меня в Мсыре убить, когда я был еще мал... Я дарю тебе первый удар!

Снова Давид погнал коня, доскакал до Цовасара, поворотил коня, взял разгон и, взмахнув мечом-молнией, налетел, чтоб ударить... Но тут сестра Мсра-Мелика выбежала наперерез Давиду.

— Давид! — сказала она. — Когда ты был маленьким, я тебя нянчила, играла с тобой, — подари мне этот удар!

Давид опустил меч, поцеловал клинок, приложил меч ко лбу и сказал:

— Сестрица! Я дарю тебе этот удар. Остался один, и теперь один Бог властен помочь мне!..

Снова Давид погнал коня к Цовасару, поворотил его, разогнался, и вот он уже, сверкая среди туч мечом-молнией, мчится, мчится, мчится...

Исмил-хатун девушкам своим велела:

— Играйте на бамбирах, бейте в бубны, берите платки, пляшите, платками машите, пляшите веселей, чтоб Давид загляделся на вас: он молодой, холостой, уставится на вас, ударит слабо и Мелика не убьет.

Девушки заиграли на бамбирах, стали бить в бубны, стали плясать, весело плясали...

«Это они для меня, — смекнул Давид, — чтобы я загляделся и слабо ударил...» Так подумал Давид и воззвал:

Хлеб, вино, всемогущий Господь!
Богородица-на-горе!
На плече моем Ратный крест!

Воззвал и ударил. Все сорок жерновов расколол, все сорок буйволовых шкур разрубил, рассек Мсра-Мелика от головы и до ног, и меч-молния на семь аршин врос в землю, дошел до черных вод.

Мсра-Мелик крикнул из ямы:

— Давид! Я здесь! Наноси второй удар!

— Нет, — отвечал Давид, — честный воин бьет один раз. Я знаю, что ты здесь! А ну, сделай милость, встряхнись, а мы поглядим: здесь ты или уже там!

Встряхнулся Мсра-Мелик.

И развалился на две части.

Околел Мсра-Мелик.

Открыли яму и вытащили оттуда обе половины мертвого тела.

— Исмил-хатун! — молвил Давид. — Мелик наполовину сын моего отца, а наполовину твой сын. Половину его я похороню в Сасуне, а другую половину ты увезешь и похоронишь у себя в Мсыре.

Мать и сестра Мсра-Мелика плакали и вопили над мертвецом, лица себе в кровь царапали, горючие слезы лили.

Наконец Исмил-хатун отерла слезы и обратилась к Давиду с такою речью:

— Давид! Ты убил Мсра-Мелика... Но ведь и ты мой сын. Женись на жене Мсра-Мелика, бери себе и Сасунское и Мсырское царство.

— Нет, матушка, — отвечал Давид. — Мсырская царица женой мне не будет, Мсыр родиной мне не станет, так же как Мсра-Мелик не стал мне братом. Хочешь, живи в Сасуне. Я буду беречь тебя, как родную мать.

— Нет, Давид, не стану я жить в Сасуне, — молвила Исмил-хатун.

— Воля твоя, — молвил Давид. — Поезжай в Мсыр. Мсырская земля — твоя, живи спокойно.

Давид вскочил на коня, поскакал ко мсырскому войску, призвал всех уцелевших ратников и военачальников и повел с ними такую речь:

— Слушайте меня, мсырские ратники, слушайте меня, мсырские военачальники! Всем вам я волю даю: идите туда, откуда пришли. Воротитесь в родной ваш край, разойдитесь по домам, отдохните и помолитесь за меня и за упокой души родителей моих.

В ответ со всех сторон раздались голоса:

— Давид! Правда ли, что Мсра-Мелик убит?

— Нет больше Мсра-Мелика, — отвечал мсырцам Давид. Возрадовались мсырцы.

— Давид! — сказали они. — Будь всегда юным, цветущим, а твой меч да пребудет острым!

— Пусть тебе всюду сопутствует удача!

— Даруй ему, Господи, долгие дни!

— Отцу и матери — царство небесное! Поблагодарил их Давид и сказал:

— Ступайте домой, люди бедные, горемычные! Ступайте домой, хлебопашцы, ремесленники, воины пешие и конные! Ступайте отдохните! Сами живите мирно и нам мирно жить не мешайте. Ваша страна — вам, наша страна — нам. Пашите вашу землю, а мы будем свою землю пахать. Жните вашу ниву, а мы будем свою ниву жать. Ешьте ваш хлеб, а мы будем свой хлеб есть. Будем жить в мире. Вред происходит не от мира, а от войны. Идите же с миром! Прощайте! Но да будет вам ведомо: если какой-нибудь другой Мсра-Мелик погонит вас на войну, то, хотя бы я, Давид Сасунский, Конек Джалали и меч-молния были в глубокой яме, под сорока жерновами, мы достойно вас встретим и разобьем в пух и в прах!

Исмил-хатун вместе с остатками своего войска возвратилась в Мсыр.

Мсырские данники и военачальники, бывшие с Мсра-Меликом в союзе, вместе со своими войсками на все четыре стороны двинулись и везде славословили Давида.

— Давид Сасунский исполнил завет отца своего, — говорили они. — Родной Сасун освободил, мир миру принес!

Кери-Торос разил вражью сечь, как вдруг до него долетела весть, что Давид Мсра-Мелика убил. Тут Кери-Торос бой прекратил, кликнул своих ратников и вместе с ними двинулся на Леранское поле.

Давид и Кери-Торос еще издали друг друга увидели, окликнули, съехались.

Кери-Торос поцеловал Давида в лоб, Давид поцеловал дяде руку, и они вместе отправились в Сасун.

Ни добычи, ни пленных они с собой не везли.

Давид пол-Мсра-Мелика схоронил на Леранском поле, отрезал у него правое ухо, погрузил на арбу и повез в Сасун — Пачкуну Верго в подарок.

Сасунцы взобрались на кровли — поглядеть, что за войско подходит к городу. Вопли и стоны огласили Сасун. Люди подумали, что это идет мсырское войско — Сасун разорять, жен и дев в полон угонять.

Но тут вошли в Сасун два глашатая, поднялись на крепостную стену и крикнули:

— Эй, сасунцы! Что вы подняли вой, что вы плачете плачем? Сюда идет Давид. Он наголову разбил мсырское войско, Мсра-Мелика убил и теперь возвращается восвояси.

Весь народ возликовал и повалил навстречу Давиду. Путь ему цветами усеяли, ковры расстелили и с песнями, с плясками повели на главную площадь. По дороге целовали Конька Джалали в окровавленные ноздри, целовали окровавленные доспехи и оружие Давида, плакали от радости, смеялись, вновь и вновь целовали, вновь и вновь, вновь и вновь, и кричали, кричали:

— Слава Давиду, достойному сыну Сасуна!..

— Слава Давиду, достойному сыну Львораздирателя Мгера!..

— Давид! Ты наш освободитель!..

— Давид! Век живи, золотой ты наш!..

— Тысячу лет живи!..

— Коль трудился — будь сыт, а и не трудился — все равно будь сыт!

В Сасуне один Давид — и сто тысяч его благословляющих уст! Давид концом копья поднял с арбы Мсра-Меликово ухо и швырнул его дяде Верго:

— Дядя Верго! Ты просил, чтобы я привез тебе от Мсра-Мелика подарок. Ну вот я и привез. Если в силах ты его поднять, носи на здоровье!..

Сасунцы нагрели семь котлов воды. Давид вымылся, вымыл коня, соскреб с него кровавую грязь войны, причесал его, в конюшню отвел и засыпал в кормушку семь пудов ячменя.

Затем пошел к своей знакомой старухе, выпил бочку вина, лег, заснул и проспал три дня кряду, а когда проснулся, то увидел, что в изголовье у него сидит старуха.

— Доброе утро, Давид! — сказала она. — Каково спалось? Всё ли ты в добром здоровье?

— Нанэ! — молвил Давид. — У меня матери нет — ты заменила мне мать. Отныне что ни повелишь, всё исполню.

— Давид, солнышко ты мое ясное! — сказала старуха. — Ты уже взрослый, ты заменил нам Львораздирателя Мгера. Иди к дяде, вели ему открыть престольную палату и займи отцовский престол.

Пришел Давид к дяде, сказал:

— Дядя Оган! Открой мне престольную палату — я сяду на отцовский престол.

— Открою, милый, открою! — молвил Горлан Оган. — Кому же еще и сидеть на престоле, как не тебе? Светоч Сасуна потух, а ты его вновь зажег. Носи на счастье Мгеровы доспехи и оружие, скачи на отцовском Коньке Джалали, тебе — престол твоего отца, и слава его — тебе!

_________________
=+=


Вернуться к началу
 Не в сетиПрофиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Эпос
СообщениеДобавлено: 02 июн 2012, 18:27 
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 07 апр 2012, 14:43
Сообщений: 531
Откуда: Eрeвaн
Ч а с т ь ч е т в ё р т а я

ДАВИД-ЖЕНИХ

Давиду исполнилось двадцать лет.

Был он завидный жених.

Имя его красило его лицо, лицо его красило его имя.

Когда он выходил из дому и шел по городу, девушки млели при виде его, а матери ахали.

Больше всех таяла, больше всех по Давиду сохла жена Горлана Огана Сарья-ханум.

Однажды, в то время когда Горлан Оган спал, Сарья встала с постели, взяла пирог, жареную курицу, меду, масла, кувшин с семилетним вином, облеклась в самый красивый наряд свой, волосы расчесала, глаза подвела, свечку зажгла и пошла к Давиду.

Давид слал; дверь у него была заперта.

— Давид! Отопри! — сказала Сарья.

— Кто это? — спросил Давид.

— Это твоя тетка, Сарья.

Давид встал и отпер дверь. Сарья вошла в покой, села.

— Стосковалась я по тебе, Давид... — сказала она. — Недосуг мне было приготовить для тебя что-нибудь повкуснее. Принесла, что под рукой было. Кушай на здоровье!

Поставила она яства перед Давидом, наполнила чару вином семилетним и молвила:

— Пей!

Давид подумал: «Что ж тут такого? Тетка мне мать заменяла, а сейчас вспомнила обо мне, поесть принесла».

Поблагодарил он ее и сказал:

— Ты мне заместо матери. А Сарья-ханум:

— Давид, радость ты моя! Нет в нашем Сасуне таких пригожих удальцов, как ты, не было и не будет. Ешь и пей в свое удовольствие!

Давид закусил, выпил, захмелел, еще выпил, сказал:

— Отчего ж не выпить? Ведь это тетка моя родная меня потчует! Еще выпил. И так, чарку за чаркой, сорок чар осушил... А ведь это было семилетнее вино — не что-нибудь еще!.. Уронил Давид голову на подушку и — хрр! хрр! — захрапел. Сон его одолел, и продолжать с теткой беседу он был не в силах.

Сарья наклонилась, поцеловала Давида в лоб, в обе щеки и удостоверилась, что Давид ничего не чует, спит себе мертвым сном. Нечего делать — встала Сарья и пошла в свой покой.

Так целую неделю ходила Сарья к Давиду и уходила ни с чем. Давид ее курицу и пирог съест, кувшин семилетнего вина опорожнит и — хрр! хрр! — захрапит. Наконец Сарья сказала себе: «Что же это я ношу Давиду семилетнее вино? Чтобы он хмелел и тут же засыпал?»

На этот раз принесла она Давиду полкувшина. Давид поел, выпил вина и не захмелел. Сарья обвила ему шею руками.

Давид возмутился:

— Тетя! Ты же мне мать!

— Почему я тебе мать, Давид? — спросила Сарья. — Я — жена твоего дяди, чужая тебе по крови.

— Мать и жена дяди — это для меня одно и то же. Дядя мне отец, ты мне мать. Ты для меня священна.

— Ах, Давид, не то ты говоришь!

— Почему не то?

— Я — чужачка. Я уже столько лет за твоим дядей, а детей у меня все нет как нет. Мне твой дядя постыл, а ты мне люб.

Говорит такие слова Сарья-ханум и виснет у Давида на шее.

«Если я ее ударю, убью, дядя скажет: «Давид убил мою жену», — думал меж тем Давид, — а не убью — она от меня не отстанет... Вот наказанье!»

Сарья-ханум кувшин слез пролила и ушла.

Наутро Давид встал, пошел к старухе и все рассказал ей про тетку.

А старуха сказала:

— Давид, милый, я ее не виню! Ты двадцатилетний красавец богатырь. Все девушки от тебя без ума — влюбляются с первого взгляда. Твоя тетка тоже... Что про нее сказать?.. Одно слово — женщина.

— Так что же мне делать, нанэ?

— Женись, — отвечала старуха. — Введи к себе в дом красивую жену, чтобы чужие жены от тебя наконец отстали. А то ишь ты какой рослый да ладный уродился, глаза так и горят — вот все по тебе и сохнут.

Покраснел Давид.

— Как же это я вдруг женюсь? — сказал он. — Стыдно!

— Да чего стыдиться-то? — подхватила старуха. — Иди к дяде и скажи: пусть, мол, найдет тебе пригожую статную девушку и женит тебя. Ведь ты властелин Сасуна, чего тебе стыдиться?

Пошел Давид к дяде, постучал в дверь, вызвал его, поговорил с ним о том о сем, а про женитьбу — ни слова... Застыдился! Прошел год. Однажды Горлан Оган сказал Давиду:

— Давид! Ты нас от поработителя Мсра-Мелика избавил, ты вновь зажег светоч Сасунского царства. Теперь ты властелин Сасуна. Я сыщу тебе пригожую девушку и женю.

Давид покраснел, как артаметское яблоко.

— Да я и сам о женитьбе подумываю, — признался он.

Горлан Оган отправился в город Хлат. Царица хлатская Чымшкик-султан, дочь Белого Дэва, была девушка стройная, неслыханной красоты.

Горлан Оган посватал ее Давиду. Давидова слава дошла до нее, и она согласилась.

Давид и Чымшкик-султан кольцами обменялись.

С того дня, как Давид убил Белого Дэва, вражда между его родом и Сасуном не утихала. Вот Горлан Оган и подумал: «Если Давид женится на дочери Белого Дэва, вражда пройдет».

...Слава Давида весь свет облетела. Все говорили друг другу:

— Давид Мсра-Мелика убил, родной свой Сасун освободил, на Мсыр дань наложил.

Донеслась молва и до Капуткоха, до Хандут-хатун.

Хандут-хатун была дочь капуткохского царя Вачо Марджо. Молва о ее красоте разнеслась по всем странам. Царь Шапух к отцу Хандут сватов засылал: отдай, мол, за меня свою дочь. Пятьдесят доблестных пахлеванов с четырех сторон света сватали Хандут-хатун. Ели-пили в царском дворце, ждали когда она на ком-нибудь из них выбор свой остановит.

Но Хандут много слышала про Давида Сасунского и рассудила гак: «Если есть на свете подходящий для меня жених, так это Давид, а кроме Давида, никто мне больше не нужен. На этих я и смотреть-то не желаю».

Вот как-то раз присела Хандут у своего окна, а в это время по улице проходили три гусана: один — белобородый, другой — чернобородый, а третий — безбородый. Хандут позвала их к себе и спросила:

— Гусаны! Сколько вы зарабатываете в день?

— У нас такое занятие, хатун, что день на день не приходится, — отвечали гусаны. — Иногда одну серебряную монету заработаем, а иной раз и две.

— Гусаны! Я вам буду платить три серебряные монеты в день. Ступайте в Сасун!

— А для чего?

— Сасунского царя зовут Давид. Спросите, где его дворец, пройдите в его покой и расхвалите меня, да так расхвалите, да так расхвалите, чтобы я пришлась ему по душе и чтоб он меня замуж взял. Пойдете?

— Хандут-хатун! — молвили гусаны. — Нет на свете ничего справедливее, как воздать тебе хвалу. Чтобы тебя восславить, мы не то что в Сасун, а и во Франгстан согласны идти. Безвозмездно пойдем!

— Нет, — возразила Хандут-хатун. — Если вы меня так расхвалите, что Давид придет в Капуткох, я вам заплачу не три серебряные, а три золотые монеты за каждый день. Ну, идите с Богом!

Пришли гусаны в Сасун. На улицах дети играли. Гусаны спросили:

— Где дворец Давида Сасунского? Детишки наперебой зачирикали:

— Мы вас отведем! Мы вас отведем!

Смотрят ребята — на плече у каждого незнакомца висит хвостатое корыто.

— Что это за хвостатые корыта? — спросили ребятишки.

— То не корыта, а сазы, — отвечали гусаны.

— А что такое сазы?

Дотронулись ребята до сазов — сазы зазвенели в ответ. Подивились детишки:

— Ой! Что это? Корыта звякнули. Давайте отнимем у них корыта и поиграем!

С этими словами накинулись они на гусанов. Кери-Торос увидел их в окно и крикнул:

— Эй, эй! Сумасброды сасунские! Оставьте гусанов в покое. Они пришли к нам поиграть и попеть.

Ребята, чирикая, разлетелись. Гусаны поблагодарили Кери-Тороса и спросили:

— Где дворец Давида Сасунского? — А какое у вас до него дело?

— Дочь нашего царя послала нас, чтобы мы расхвалили ее Давиду, чтобы Давид пошел в Капуткох и взял ее в жены.

— А вы откуда?

— Из Капуткоха.

— Ах, вот оно что!.. — молвил Кери-Торос. — Ну так я и есть Давид. Идите ко мне и восхвалите дочь вашего царя.

Гусаны подмигнули друг другу.

— Чтобы Хандут-хатун пошла за этого седого старика?.. Да ни в жизнь! — сказали они.

Вошли во дворец гусаны, поели-попили, отдохнули после дороги. Кери-Торос созвал всю свою родню, отборных молодцов сасунских — в палате иголке некуда было упасть.

— Пойте, гусаны! — приказал он. — Посмотрим, чего желает дочь вашего царя.

Гусаны сняли с плеч сазы и положили их на колени.

Белобородый гусан запел:

Полюбуйтесь, друзья, на Хандут-хатун!
Ей руки и ноги калам1 обводил,
Ах, словно калам обводил!
Ей ногти на пальцах подпилок точил,
Ах, словно подпилок точил!
Полюбуйтесь, друзья: у нее на спине
Извиваются сорок волнистых кос,
Ах, сорок волнистых кос!
Полюбуйтесь, друзья: на ланитах ее
Румянец живее пламенных роз,
Ах, живее пламенных роз!
Как багдадская башня, она стройна,
Ах, как башня она стройна!
Полюбуйтесь теперь, что в очах у нее:
Младость вечная в этих очах зажжена,
Младость вечная в них зажжена!

— Славно! — дружно воскликнули сасунские молодцы.

— Тише! — цыкнул на них Кери-Торос. — Не мешайте им петь.

Тут заиграл и запел чернобородый гусан:

Для тебя, о Давид, воспою Хандут-хатун.
Стан у нее стройней тростника.
Для тебя, о Давид, воспою Хандут-хатун.
А поступь, как у Джалали, легка.
Для тебя, о Давид, воспою Хандут-хатун.
Губы ее - что душистый мед.
Для тебя, о Давид, воспою Хандут хатун.
Не зубами, а жемчугом полон рот.
Для тебя, о Давид, воспою Хандут-хатун.
Хлопка нежней шея у ней.
Для тебя, о Давид, воспою Хандут-хатун.
Как увидишь - заплачет сердце по ней.

— Ого! — зашумели сасунские молодцы. — После такой хвалы у всякого сердце по Хандут-хатун затоскует — даже у тех, кто не видел ее.

— Погиб теперь наш Давид!

— Тише! — цыкнул на них Кери-Торос и обратился к молодому гусану: — А тетерь ты спой.

Молодой гусан заиграл и запел:

_________________
=+=


Вернуться к началу
 Не в сетиПрофиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Эпос
СообщениеДобавлено: 02 июн 2012, 18:28 
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 07 апр 2012, 14:43
Сообщений: 531
Откуда: Eрeвaн
Как райские двери, уста у нее,
Нет, краше, нет, краше еще!
Журавлиные перья - ресницы ее,
Нет, легче, нет, легче еще!
А бела Хандут, будто снег на горе,
Нет, белее, белее еще!
А душиста она, как цветок на заре,
Нет, душистей, душистей еще!
Словно кедр, она высока и стройна,
Нет, стройнее, стройнее еще!
Как семь буйволов, наша Хатун сильна,
Нет, сильнее, сильнее еще!

— Красавица писаная! — дружно воскликнули сасунские молодцы.

— Эта девушка достойна Давида!

— Молчать! — гаркнул Кери-Торос. — Она не девушка, а ведьма! Ее гусаны явились в Сасун, чтобы нашего Давида обмануть, заманить в колдовскую эту страну и там его уничтожить, погасить светоч Сасуна. Бейте коварных гусанов, ломайте их сазы!

Сасунские молодцы отколотили гусанов, сазы их переломали, а самих гусанов выгнали вон.

Напуганные гусаны бежали опрометью, а на мосту остановились и сказали друг другу:

— Говорили нам, что сасунцы — сумасброды, а мы всё не верили!

— Что мы им сделали? За что они нас побили?

— Мы только расхвалили Давиду Хандут-хатун, как она нам велела.

— Мы-то думали: Давид — молодец из молодцов, а он оказался седым блажным стариком!

В это время Давид и его друзья после охоты спускались с гор, неся за плечами добычу. Увидев на мосту гусанов, он их окликнул:

— Здорово, братцы! Что вы тут делаете? Что вы за люди?

— Мы гусаны из Капуткоха, — отвечали они.

— Видать, чем-то вы недовольны, — заметил Давид.

Белобородый гусан пожаловался:

— Сасунские сумасброды нас побили, сазы наши переломали, выгнали нас из города.

— За что? — удивился Давид.

На это ему чернобородый гусан ответил так:

— Дочь нашего царя Хандут-хатун послала нас в Сасун, чтобы мы расхвалили ее Давиду, чтобы она пришлась Давиду по нраву, чтобы Давид пришел в Капуткох и женился на Хандут. Сасунцы послушали наше пение, а потом отколошматили нас и сазы нам переломали.

Безбородый гусан к этому добавил:

— И все это они учинили по приказу Давида. Как мы теперь будем без сазов?

— Что? — опросил Давид. — Вы видели Давида?

— А как же! — отвечали гусаны. — Ну уж и Давид!

— А что, не понравился он вам?

— Кому он может понравиться! Седой, дряхлый, выживший из ума старик! Жаль нам нашу царевну — охота была ей выходить за дряхлого сумасброда!

Давид подмигнул друзьям, и они расхохотались.

— Куда же вы идете в такой поздний час? — спросил гусанов Давид.

— Идем домой, в Капуткох, — отвечали гусаны. — Скажем нашей царевне, чтоб она не ходила замуж за эту старую развалину Давида. Какая он ей пара!

— Гусаны! — со смехом сказал Давид. — Давид — это я, а побил вас мой дядя.

Гусаны переглянулись.

— Вот это и правда Давид! — сказали они. — А тот вздорный старик — какой же он Давид?

— Гусаны! — молвил Давид. — Вот вам горсть серебра. Вернитесь в Сасун, сазы отдайте в починку, а когда почините, приходите ко мне и расхвалите вашу Хандут.

Гусаны взяли горсть серебра, возвратились в Сасун, починили сазы, пришли к Давиду в его покой, и каждый из них расхвалил деву Хандут, каждый спел ту песню, которую пел для Кери-Тороса, за что перенес побои.

Давид послушал похвальные песни в честь Хандут-хатун, а затем взял у молодого гусана саз, настроил его и запел:

Пусть всегда вам, гусаны, живется легко!
На Хандут вам раскрыть мне глаза суждено.
Мое сердце, как свежее молоко, -
После вашего пения скислось оно.
Как Сасун, прочен был мой сердечный покой -
Суждено было вам эту крепость пробить.
Сердце было осеннею чистой рекой -
Удалось вешним водам его замутить.
Было сердце мое - что стальная броня,
А теперь оно плавится, как от огня.

Тут Давид положил саз на пол и, обращаясь к гусанам, сказал: — А теперь, гусаны, идите в Капуткох и скажите Хандут-хатун: пусть подождет шесть дней, а на седьмой я приеду к ней в гости. Завтракать буду в Чажване, обедать — в Бандымаху, ужинать — во дворце у вашей царевны.

Дал Давид гусанам горсть золота и отпустил в Капуткох.

Давид гусанов до моста проводил и, воротившись домой, погрузился в раздумье. Облик Хандут-хатун так и стоял у него перед глазами.

Дни шли за днями. Давид тосковал о Хандут-хатун, таял и сох, не пил и не ел.

Однажды Кери-Торос повел с ним такую речь:

— Мальчик мой Давид! Неужто Бог так тебя создал, что ты растешь только в боях? Что с тобой? Когда ты каждый день сражался, ты в тело входил, крупней и сильней становился. Теперь мы ни с кем не воюем, а ты все хиреешь и хиреешь. Что с тобой?

— У меня, Кери-Торос, большое горе. Ты не знаешь!

— Какое горе, мой мальчик?

— Да так...

— Как это «так»? Что значит «так»? Коли у тебя горе, мы ему поможем.

— Горе мое — Хандут-хатун из Капуткоха, — объявил Давид.

Рассвирепел Кери-Торос:

— Что?.. Какая там еще Хандут-хатун? Что ты мне сказки рассказываешь?

— С того дня, как капуткохские гусаны расхвалили Хандут, сердце мое исполнилось любви к ней, и любовь эта жжет и палит меня огнем, я ни пить, ни есть не могу. Я поеду за ней в Капуткох. Умереть мне на этом самом месте, поеду!

— Давид, родной мой! — молвил Кери-Торос. — Послушайся ты меня: брось ты пагубную эту затею! Кто направится в Капуткох, тот назад не вернется. Силой там, брат, не возьмешь. Это колдовская страна. Там людей завораживают. С капуткохцами лучше не связываться. Послушайся ты меня: не езди в Капуткох.

— Нет, — возразил Давид. — Нет, Кери-Торос! Для меня в целом мире есть только Хандут. Кроме Хандут, мне не нужен никто. Я дал себе слово поехать за ней и поеду. Умереть мне на месте, поеду!

— Но ведь ты же обручился с Чымшкик-султан из Хлата! — напомнил Давиду Кери-Торос.

— Я и думать не хочу о Чымшкик-султан. Сердце мое стремится к Хандут-хатун. Еду в Капуткох!

Кери-Торос хорошо знал, что Давид слова на ветер не бросает: сказал — значит, сделал. Он только плечами пожал.

— Воля твоя, мой мальчик!

_________________
=+=


Вернуться к началу
 Не в сетиПрофиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Эпос
СообщениеДобавлено: 02 июн 2012, 18:28 
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 07 апр 2012, 14:43
Сообщений: 531
Откуда: Eрeвaн
ХАНДУТ-ХАТУН

От Сасуна до Чажвана — семь дней пути, от Чажвана до моста через реку Бандымаху — семь дней пути, от моста до Капуткоха — семь дней пути.

Давид помчался на Джалали, к завтраку доскакал до Чажвана; там перекусил, опять сел на коня, в полдень приблизился к Бандымаху. Недалеко от реки была деревня Горцот. Семеро плугарей из этой деревни пахали поле Чымшкик-султан. Как раз в это время плугари сели обедать. Приблизился к ним Давид и сказал:

— Добрый день, плугари!

— Здорово! — отозвались плугари.

— Бог вам в помощь!

— Спасибо, — отвечали плугари. — Подсаживайся к нам, путник, гостем будешь, кушай на здоровье!

— Благодарствуйте, — молвил Давид. — Я тороплюсь. Если я присосежусь, вам ничего не останется. Кушайте сами!

Пожилой плугарь сказал:

— Божий человек! Мир плугом кормится. Статочное ли это дело — мимо плуга голодным пройти? Нет, брат, присаживайся! Поглядим, сколько ты умнешь, поглядим, как это ты ничего нам не оставишь!

Сошел Давид с коня, разнуздал его, чтобы вольней было ему пастись, сел, прислонился к повозке и молвил:

— Ну, воля ваша!

Принесли пастухи котел о семи ушках, в котором у них был приготовлен плов на семь дней, и поставили перед Давидом. Рядом положили хлеб, тоже на семь дней, и подмигнули друг другу: поглядим, мол, сколько он съест!

Давид клал один лаваш на другой, на них — два ковша плова, потом скручивал их жгутом, два раза откусывал — и двух лавашей как не бывало. Плугари подталкивали друг дружку локтем и пересмеивались втихомолку. А Давид весь их семидневный запас съел подчистую, запил водой, которую плугари тоже на семь дней себе запасли, сел на коня, попрощался и — в путь.

— Ой-ой-ой!.. — воскликнули плугари. — Что же он наделал? Съел без остатка наш недельный запас! Нам еще целую неделю здесь работать — кто же нам даст хлеба и воды? В деревню пойти, там скажут: «Вы что, волки, что ли? Недельный запас в один день сожрали?» Сказать, что путник подсел и все съел, — не поверят. Как же нам быть?

Давид услышал этот их разговор, обернулся к ним и сказал:

— Вы тут пока отдохните, а я за один час вспашу, сколько вам за неделю вспахать полагается, и дело с концом!

— Как это ты вспашешь?

— Очень просто. Как я семидневные ваши запасы сразу подчистил, так и семидневный ваш труд сразу окончу.

Связал Давид все семь плугов, сел на Конька Джалали, цепь на руку намотал, проехал до конца поля, вернулся обратно — полполя вспахал.

— Ну что? Теперь убедились? — спросил он. Плугари в изумлении переглянулись.

— Тут твое умение ни при чем, — заметил молодой плугарь. — Это сила твоего коня.

При этих словах Давид соскочил с Джалали, намотал на руку цепь и за полчаса оставшуюся часть поля вспахал.

— А теперь что скажете? — спросил он. Плугари рты разинули от удивления.

— Ну и ну! — сказали они. — Ох и силища у тебя, Божий человек! Ты словно Давид Сасунский.

Рассмеялся Давид:

— А я и есть Давид Сасунский! У плугарей глаза на лоб полезли.

— Так ты Давид Сасунский?

— Клянусь Богом, я Давид Сасунский! А это мой Конек Джалали! Обрадовались плугари, окружили Давида.

— Давид! — сказали они. — Слыхом мы про тебя слыхали, а видом не видали. Наш недельный запас пусть будет тебе во здравье! Куда бы ты ни пошел, да не споткнется о камень твоя нога! Да зеленеет зелень и да цветут цветы на твоем пути! Никогда не ведай печали! Да исполнит Господь желание твоего сердца!

Пока Давид уплетал недельный запас еды, который себе наготовили плугари, молодой плугарь сел на коня, поскакал к Чымшкик-султан и рассказал ей про необыкновенного этого пахлевана.

«Это, уж верно, Давид, — подумала Чымшкик-султан, — пришел, моего хлеба поел и ушел к Хандут-хатун! Хандут-хатун!.. Подумаешь, важная птица!.. Да она мизинца моего не стоит!»

В это время мимо ее дворца проезжал по улице Давид.

Чымшкик-султан окликнула его, остановила, вышла на улицу, взяла Давидова коня под уздцы и спросила:

— Куда путь держишь, Давид?

— В Капуткох.

— Я знаю, ради кого ты туда едешь. Гусаны мне всё рассказали. Слезай с коня и пойдем ко мне — закуси, отдохни. Капуткох от тебя не убежит.

Чымшкик-султан была красавица и говорить умела красно. Чары ее подействовали на Давида — сошел он с коня, поел, семилетнего гранатного вина выпил, захмелел и уснул...

Проснулся Давид ни свет ни заря, и стали его мучить угрызения совести, и взяло его зло на себя.

«Что же я наделал! — подумал он. — Мой народ обмануть нельзя. Почему же меня обманули сладкие речи этой женщины?»

— Давид! — сказала Чымшкик-султан. — Останься у нас еще на денек!

— Нет! — отрезал Давид. — Один раз ты меня уже обманула — довольно!

— Давид! — продолжала Чымшкик-султан. — Ведь мы с тобой кольцами обменялись!

— Наши кольца обменяли мой дядя и твоя мать, — возразил Давид. — Неделю тому назад я твое кольцо отослал обратно.

С последним словом Давид сел на коня и поскакал.

Чымшкик-султан вслед ему поглядела.

— Ну погоди ж ты у меня, косноязычный Давид!.. Приехал, приворожил меня, а теперь едешь жениться на Хандут?.. Вот я тебе покажу Хандут-хатун! Подумаешь, важная птица! Да она мизинца моего не стоит!..

С той поры Чымшкик-султан стала недругом Давида, его супротивницей. Три дня сидела Хандут-хатун под окном, все поджидала Давида.

На четвертый день, когда солнце стояло уже высоко, смотрит Хандут-хатун — между небом и землей, полыхая огнем, мчится всадник.

«Это, уж верно, Давид», — подумала Хандут и обратилась к привратнику:

— Гамтол! Запри скорее ворота. Сейчас всадник подъедет. Только успел Гамтол руку протянуть к воротам, а Давид уже тут как тут. Кто ни посмотрел бы в тот миг на Давида и на Джалали, всякий сказал бы: «Крепость взгромоздилась на крепость». Давид осадил Джалали под самым окном.

Как увидела Хандут-хатун Давида, сердце запрыгало у нее от радости, и она бросила Давиду яблоко. Давид поймал яблоко, понюхал, взглянул на Хандут, да так и обомлел. «Хандут-хатун может солнцу сказать: «Солнце, заходи! Я вместо тебя буду светить». Гусаны и половину ее красот воспеть не сумели», — подумал Давид.

А Хандут-хатун затворила окно и скрылась в глубине комнаты. Давид направился к воротам, смотрит — грозный пахлеван с тяжелой палицей в руке стоит у ворот. Давид со страху ему поклонился. Гамтол ответил поклоном на поклон.

— Вот те на! — сказал он. — Уже сорок лет, как я здесь привратник, а никому еще на поклон поклоном не отвечал. Нынче Давида Сасунского увидел и со страху ответил ему на поклон.

А Давид ему в ответ:

— Ну, слава Богу! Раз и ты со страху мне поклонился, стало быть, беды в том нет, что и я со страху поклонился тебе. Вот если б ты со мной не поздоровался, обида меня бы сглодала, сжила бы со свету.

— Милости просим, брат мой Давид, добро пожаловать! Ты к нам зачем?

— Я приехал свататься к Хандут-хатун. Как бы мне ее повидать?

— Хандут-хатун по пятницам с сорока своими прислужницами выходит в царский сад погулять. Нынче как раз пятница. Иди в сад, там ты ее и увидишь.

— Как тебя звать? — спросил Давид.

— Гамтол, твой слуга.

— Гамтол! Ты назвал меня: «Брат мой Давид». Давай побратаемся!

— Я лучше, чем ты, брата себе не найду, — молвил Гамтол. — Коли ты женишься на Хандут, возьмешь меня в посаженые отцы?

— Мне лучше, чем ты, посаженого отца не найти, — отвечал Давид.

Подъехал Давид к царскому саду, пустил коня пастись среди роз и рехана1, а сам лег у Родника бессмертия и уснул.

Пришла Хандут с сорока прислужницами, смотрит — Давид спит у Родника бессмертия, а конь пасется среди роз и рехана.

Рассердилась Хандут-хатун.

— Экий невежа Давид Сасунский? — сказала она. — Мой сад — это что, пастбище для него? Сам разлегся, а его конь топчет розы мои и рехан. Птица на крыле, змея на животе не смеют к моему саду приблизиться. Видно, Давид об ста головах, что в сад мой проник. Скажите: пусть уезжает. Но только дайте ему сначала поесть. Голодного выгнать жаль.

Прислужницы принесли Давиду поесть. Давид искупался в Роднике бессмертия, поел, попил, а затем обратился с вопросом к прислужницам:

— Как поживает ваша Хандут-хатун? А прислужницы ему на это:

— Наша Хандут-хатун говорит про тебя: «Как он посмел въехать в мой сад, как он дозволил коню своему розы мои и рехан топтать?» Хандут-хатун велела тебе убираться вон. А не то...

— Коли ваша Хандут-хатун хочет, чтобы я уехал отсюда, — перебил их Давид, — зачем же она поесть мне дала? Нет, я отсюда никуда не уйду. Передайте вашей Хандут: пусть поступает со мной как ей заблагорассудится.

Прислужницы удалились. Давид подозвал Гамтола.

— Гамтол! Где бы поставить коня? — спросил он.

— Брат мой Давид! — отвечал Гамтол. — Кони пятидесяти пахлеванов стоят вон в той конюшне. Поставь и ты там своего коня.

Давид отворил ворота конюший, разнуздал Джалали и сказал:

— Ну, иди! Коли ты одолеешь коней, стало быть, я одолею хозяев. Конек Джалали с торжествующим ржаньем вбежал в конюшню.

Все пятьдесят коней в страхе прижались к стене. Джалали всю их люцерну съел. Весть о том конюхи поспешили Хандут-хатун принести,

— Конь себя показал, — молвили они. — Теперь поглядим, каков хозяин.

Когда Хандут-хатун бросила Давиду яблоко из окна, все пятьдесят пахлеванов разобиделись.

— Мы уже семь лет сохнем по ней и таем, — сказали они, — а она на нас никакого внимания. А этот репоед сасунский не успел с коня сойти — она ему яблоко бросает! Мы не позволим заике Давиду восторжествовать над нами.

Вошел Давид в палату. Там пятьдесят пахлеванов вино пили. Рядом с Давидом они выглядели малыми детьми. Как посмотрели они на Давида, сердце у каждого из них упало, и они между собой уговорились:

— Давайте напоим его и убьем. Иначе плохи будут наши дела. Навряд Хандут кого-либо из нас ему предпочтет.

Пригласили они Давида, усадили, семилетнее гранатное вино разлили и протянули чару Давиду.

— Добро пожаловать, Давид! — сказали они. — Выпей за здоровье Хандут-хатун!

Давид исподлобья взглянул на них и сказал:

— Разве я воробей, чтобы меня из наперстка поить? Есть у вас карас2? Принесите, я его весь опорожню, чтобы легче стало на сердце.

Принесли карас, поставили перед Давидом, заместо чары дали ему большущий медный кувшин Давид семь кувшинов вина осушил, захмелел, голову свесил на грудь.

Тут пахлеваны — мечи наголо, сейчас голову отрубят Давиду. А Гамтол, стоя в дверях, увидел это и крикнул:

— Брат мой Давид, брат мой Давид! Вокруг твоей головы мухи роятся, отгони их!

Давид поднял голову. Пахлеваны мечи под скатерть сунули.

Но Давид был пьян, и голова у него сама собой опять свесилась на грудь. Тогда пахлеваны опять мечи свои вынули.

А Хандут-хатун взобралась на чердак и через оконце в кровле наблюдала за коварными действиями своих женихов. Перед ней стояла корзина с орехами. Когда Давид опускал голову, а пахлеваны вынимали мечи из-под скатерти, Хандут бросала сверху орех, орех падал, на медный поднос, поднос звенел, Давид просыпался, голову подымал, пахлеваны снова прятали под скатерть мечи, снова бледнели и мелкою дрожью дрожали. Так Хандут-хатун все орехи по одному сбросила в палату. Наконец хмель соскочил с Давида, и он сказал слуге:

— Возьми скатерть и принеси мне поесть. Но так, чтобы ни одна хлебная крошка на пол не упала, — бросать хлеб на пол грешно!

Хотел было слуга взять скатерть, но пахлеваны его остановили:

— Не трогай скатерть! Иди за едой.

— Что?.. — спросил Давид. — Скатерть должна идти за едой или же еда за скатертью?

Сдернул Давид скатерть и видит: перед каждым пахлеваном обнаженный меч.

— Что это значит?.. Зачем перед вами мечи?

— Это наши мечи.

— Ими хорошо в огороде землю копать! Дайте их сюда. Пахлеваны отдали Давиду мечи. Давид все мечи с одного разу об колено переломил, обломки отдал Гамтолу.

— Сложи-ка ты это в мой чувал, — сказал он. — Сталь добрая, я из нее моему коню подков наделаю.

Пахлеваны в ужасе выскочили из палаты.

— Иди сюда, Гамтол! — крикнул Давид. — Дом достался нам с тобой, а куры пусть во дворе гуляют.

Хандут-хатун между всеми женихами своими отличила Давида.

— Пригласи Давида ко мне, — велела она прислужнице. — А те пятьдесят пахлеванов пусть внизу пообедают.

Давид поднялся в покои Хандут, и как скоро увидел он ее — не мог удержаться: обнял и поцеловал в лоб. Но от этого поцелуя жар в нем не остыл, и он поцеловал ее в щеку. Но и тут не остыл в нем жар, и он поцеловал ее в губы.

Размахнулась Хандут-хатун — и бац Давида кулаком по лицу! У Давида кровь из носу хлынула.

— За что ты меня? — спросил Давид.

— За дело! — отвечала Хандут. — Мой отец не хуже твоего. Лев ли то, львица — всё лев. Когда ты поцеловал меня в лоб, я сказала себе:

«Это награда за то, что ему пришлось долго ехать ко мне». Но зачем ты поцеловал меня в губы? Царь Шапух и пахлеван Гамза сватов послали к моему отцу. Завтра они придут, тебя отстранят, меня увезут, да еще попрекать начнут, что с тобой, с репоедом сасунским, зналась.

При этих словах Давид разгневался, выбежал из покоев Хандут наружу и крикнул:

— Брат Гамтол! Выведи моего коня. Гамтол вывел Конька Джалали из конюшни.

Давид вскочил на коня и тронул поводья. В это время Хандут-хатун выбежала из дворца, коня за узду схватила.

— Давид, остановись! — крикнула она.

Давид вырвал узду у нее из рук и поскакал. Хандут со слезами пошла за ним и все умоляла его вернуться.

Но Давид не вернулся.

А Хандут все шла и шла, так долго шла, что туфельки у нее стоптались, разодрались, с ног соскочили. Тогда Хандут-хатун пошла за Давидом в одних чулках. Так долго шла, что и чулки у нее разодрались и слезли с ног. Тогда Хандут-хатун за Давидом пошла босиком. Так долго шла, что ноги себе поранила, из ран кровь текла и окрашивала в красный цвет колючки и камни.

А Давид все ехал, ехал и назад не оглядывался. Хандут-хатун наступала на следы от конских копыт — ямы вмиг наполнялись кровью. Хандут-хатун, ступая по земле окровавленными босыми ногами, шла за Давидом и звала его:

— Давид, остановись, ради Бога! Подожди меня! Обернись, взгляни на меня, только взгляни — и поезжай дальше!

Наконец Давид остановил коня, обернулся и увидел, что девушка бежит за ним босиком. «Вот так так! — подумал он. — Хандут-хатун отродясь босиком не ходила, а нынче босая бежит за мной и следы копыт моего коня окрашивает кровью...»

Подбежала Хандут-хатун и схватила коня за узду.

— Давид! — сказала она. — Не губи меня, не бери греха на душу! Ты видишь мои раны? Сжалься надо мною, вернись! Чудной ты, Давид! Ну за что ты на меня обиделся?

— Как же не обидеться! — воскликнул Давид. — Я за тобой прискакал из Сасуна. Такой долгий путь проехал ради тебя! Стоило мне тебя поцеловать — ты меня бац по лицу, аж кровь потекла. Всякий бы на моем месте обиделся.

— Давид, ненаглядный ты мой, не осуждай меня! — сказала Хандут-хатун. — Пятьдесят пахлеванов вот уже семь лет живут в моем доме, и никто из них еще не видел, какова я с лица. А ты только пришел, поздороваться не успел — полез целоваться, осрамил меня. Так нельзя! Я тебя позвала в мой покой для беседы. Мы бы друг дружку послушали, узнали друг друга, сблизились, обо всем договорились, а уж тогда...

Устыдился Давид.

— Хандут! Придумай мне любое наказание!.. — сказал он.

— Давид! — молвила Хандут-хатун. — Я дала себе слово: пока грудь моя дышит, я босиком пойду за тобой до Сасуна, до Мсыра, на край света!

Тут Давид подхватил девушку, посадил ее на коня, и воротились они в Капуткох.

_________________
=+=


Вернуться к началу
 Не в сетиПрофиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Эпос
СообщениеДобавлено: 02 июн 2012, 18:29 
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 07 апр 2012, 14:43
Сообщений: 531
Откуда: Eрeвaн
БОЙ ДАВИДА С ЖЕНИХАМИ ХАНДУТ

Восточный царь Шапух послал письмо брату своему, царю западному, Бап-френки:

Давид Сасунский Мсра-Мелика убил, возгордился, в Капуткох прискакал — хочет жениться на Хандут-хатун. Помоги мне его проучить.

Бап-френки письмо Шапуха прочел и от себя написал Давиду:

Давид Сасунский! Коли ты такой храбрый, выходи со мной биться. Коли не придешь, я со своим войском пойду на восток, Сасун разрушу, Капуткох разрушу, а пыль развею по ветру.

Письмо Бап-френки гонцы доставили в Сасун, а как узнали, что Давид уехал в Капуткох, помчались с письмом туда.

Давид в это время спал, письмо прочла Хандут-хатун и сказала себе:

«Мой Давид долго воевал, он устал от сражений, пусть отдохнет. Я во что бы то ни стало должна предотвратить новую эту войну!»

Так порешила Хандут-хатун и от своего имени написала письмо Бап-френки:

Бап-френки! Это письмо пишет тебе Хандут-хатун, капуткохского царя дочь, Давида Сасунского невеста. Давид ничем тебе не досадил, он тебя видом не видал, слыхом не слыхал, так чего же тебе от него надобно? Зачем ты вызываешь его на бой? Давид не придет. Коли ты такой удалой боец, так приходи сюда. Но приходи не один — это я, тебя жалеючи, говорю. Вспомни, чем кончил Мсра-Мелик. Возьми с собой других царей — вдруг да одолеете Давида Сасунского... если только, впрочем, кому-нибудь под силу его одолеть.

Взяли гонцы письмо Хандут и доставили царю своему Бап-френки. Тот созвал визирей и обратился к ним за советом:

— Как быть?

— Не надо воевать, — рассудил один из визирей.

— Как так? — воскликнул Бап-френки. — Брата моего Шапуха не выручить? Нет, будем воевать!

— Ну, коли так, — молвил визирь, — отпишем ко всем царям — недругам Вачо Марджо: пусть придут к нам на подмогу.

Разослали письма всем шести царям, которые зарились на Хандут-хатун.

Бап-френки со своею ратью пришел и осадил Капуткох, чтобы силком увезти Хандут-хатун.

Восточный царь Шапух, царь оханский, царь тоханский, царь ландбандский, царь алепский и черный царь, шести государств правители, — каждый со своим войском, — пришли и осадили Капуткох, чтобы силком увезти Хандут-хатун.

Каждый лелеял тайную мысль, что солнцеликая дочь Вачо Марджо достанется ему.

Поглядел Давид в окно, увидел войско семи царей и сказал:

— Хандут! В тот день, когда ты ударила меня по лицу, я молил Бога, чтобы все враги твоего отца пришли и осадили Капуткох. Бог услышал мою молитву. Посмотри!

Поглядела Хандут-хатун и сказала:

— Да!.. Не струсили, пришли.

— А почему они должны были струсить? Тут она раскрыла ему тайну своего письма.

— Я была уверена, — сказала Хандут-хатун, — что мое письмо напугает их и они не пойдут войной на тебя. Так нет, не струсили, пришли!

Поутру Вачо Марджо созвал пятьдесят пахлеванов.

— Семь царей хотят со мной воевать из-за Хандут-хатун, — объявил он. — Кто из вас выйдет на бой?

Пахлеваны ему на это ответили:

— Вот уж семь лет, как мы здесь живем, а дочь твою в глаза не видали. Давид Сасунский приехал только вчера, и уже твоя дочь яблоко ему кинула, в покой к себе позвала, обласкала его...

— Стало быть, не выйдете на бой? — спросил Вачо Марджо.

— Нет, не выйдем, — отвечали пахлеваны. — Кому Хандут-хатун подарила яблоко, тот пусть и выходит на бой. Обещай выдать за победителя свою дочь, тогда мы пойдем в бой.

Но тут вмешался Давид.

— Этот бой — мое дело, — сказал он. — А вы себе спите спокойно.

Где бой, там и Давид Сасунский.

— Давид! — сказала Хандут-хатун. — Ведь ты же так долго сражался, ты устал...

— Хандут! — молвил Давид. — Ради тебя я согласен воевать с целым светом. Чтобы ринуться в бой, я только жду твоего повеления. Ворочусь я через три дня. Не вернусь — значит, меня убили. Об одном я прошу тебя: тело мое унеси с поля битвы и похорони меня своими руками. Примета моя — Ратный крест на правом плече. По этому кресту ты меня и опознаешь.

Давид пошел в конюшню выводить Конька Джалали. Хандут-хатун догнала Давида.

— Подожди, Давид! — сказала она. — По обычаю наших предков, если муж идет в бой, его коня должна выводить жена. Дай я выведу твоего коня.

Давид остался ждать во дворе. Хандут-хатун вошла в конюшню, смотрит — пятьдесят коней забились в угол, а перед ними, как неприступная крепость, стоит Джалали. Хандут-хатун протянула руку — хотела за гриву Джалали ухватить и вести из конюшни. Но Джалали ее не признал, не дался ей. Он так мотнул головой, что Хандут-хатун отскочила и — бух! — грянулась оземь.

— Ой, Давид! — закричала она. — Конь твой меня убил! Давид подбежал, обнял Хандут и сказал своему коню:

— Ай-ай-ай, Конек Джалали! Как же тебе не стыдно? Ты ударил мою жену! Разве ты не видишь, что это женщина? Негоже мужчине бить женщину.

Конек Джалали в смущении опустил голову.

— А теперь выводи его! — обращаясь к Хандут-хатун, молвил Давид.

— Ты что ж это, хочешь, чтобы конь твой меня убил? — сказала Хандут-хатун.

— Нет, Хандут, — отвечал Давид. — Конь думал, что ты мне чужая. Теперь он тебя не тронет. Выводи.

Подошла Хандут, взяла Джалали за гриву и вывела во двор. Конь не противился. Она оседлала его.

Давид затянул подпруги, поцеловал коня в лоб, сказал: «Хлеб, вино, всемогущий Господь!» — вскочил в седло, перемахнул через стену и помчался в бой.

Осадил коня Давид на высоком холме, смотрит: сколько в море песку, столько в поле войска; сколько в лесу деревьев, столько в поле шатров.

«По обычаю предков моих, я должен предупредить врага, а потом уже нападать», — напомнил себе Давид и громким голосом заговорил:

Кто спит - скорее проснись-пробудись,
Эй-Эй, скорей пробудись!
Кто встал - скорее коня седлай,
Эй-Эй, скорее седлай!
Кто оседлал - на коня, на коня,
Эй-Эй, на коня, на коня!
Я никому не позволю болтать,
Будто Давид подкрался, как тать.

Голос Давида, как гром, прокатился по горам и ущельям и донесся до войска семи царей. Пробудилось войско, забушевало, как море, сомкнутой стало стеной.

— С нами Бог долины Леранской! — воскликнул Давид, врезался в ряды вражьего войска, погнал его, как ветер-дракон гонит сухое перекати-поле, по всей долине крутился, направо и налево рубил, крушил, крошил, мертвыми телами, точно скошенной травой, всю Капуткохскую равнину устлал.

Хлынули реки крови и унесли тела.

Царь Шапух издали увидел Давида, взвыл от бешенства и метнул в него трехсотпудовую палицу. Давид поймал ее на лету и с размаху метнул в супостата. Палица ударилась о Шапуха, сшибла его с коня, череп ему размозжила и на семь кангунов в землю ушла.

Царь оханский и царь тоханский стояли возле Шапуха. Как увидели они это грозное чудо, поворотили коней — и наутек. Давид устремился за ними в погоню. Войско не переводя дыхания следило, чем кончится эта погоня. Пыль столбом поднялась, небо затмила. Солнца не было видно. В пыльной мгле сверкал лишь Давидов меч-молния, да сыпались искры из-под подков Джалали.

Давид беглецов догнал, обоим головы отрубил, насадил их на копье и швырнул перепуганным насмерть воинам.

— Берите свою добычу и идите домой! — сказал он.

Половина вражьего войска была разгромлена, осталась еще половина.

Давид убил трех царей, четыре осталось. Стали цари между собой совет держать.

— Как же нам быть? — говорили они. — Давид непобедим.

Бап-френки сказал:

— В старинных книгах написано, что Давид погибнет от руки сородича своего. Пусть кто-нибудь из нас съездит в Сасун и подговорит кого-либо из тамошних пахлеванов Давида убить.

Поехал в Сасун царь алепский и сказал Горлану Огану:

— Помоги нам, Оган, умоляю тебя! Из Туранской земли пришел удалой пахлеван и перебил все наше войско. Мы слыхали, что у вас в Сасуне много смельчаков. Пошлите одного из них — пусть он убьет нашего недруга. А мы вам за это семь больших городов отдадим.

Горлан Оган, ничего не подозревая, обратился к Пачкуну Верго:

— Верго! Давай пошлем им в помощь Парон-Астхика, а за это семь городов себе возьмем, присоединим к Сасунской земле.

Парон-Астхик, сын Пачкуна Верго, был могучий и доблестный пахлеван. Вскочил он на боевого коня, булатным мечом опоясался и стрелой полетел на поле боя.

Давид пришел к Хандут-хатун и сказал:

— Хандут! Завтра я на бой пойду.

— Ты устал, Давид, — сказала Хандут-хатун. — Не ходи на бой. Я вместо тебя пойду.

— Нет, Хандут, я тебя не пущу! — сказал он. — Я пойду на бой. Но поклянись мне, что из дому ты не выйдешь, двери не отворишь, окна не отворишь и не взглянешь на бой.

— Пусть будет по-твоему, — сказала Хандут-хатун. — Я двери и окна закрою, дома посижу, рукодельем займусь.

На заре Давид снова ринулся в бой.

До полудня сражался он с Парон-Астхиком. Давид узнал своего родственника, а тот его не узнал. Давид бил шутя, Парон-Астхик бил изо всей мочи.

Внезапно отблеск меча проник в покой Хандут-хатун. «Что это? Никак не пойму, — сказала она себе. — Ведь сейчас не ночь, лунный свет проникнуть в комнату не может, и туч на небе нет, молнии сверкнуть неоткуда. Что же это за луч играет у меня в комнате?»

Не утерпела Хандут-хатун, встала, раскрыла окно. Смотрит: могучий всадник на лихом коне кружит, над головою Давида булатным мечом машет — искры так и сыплются. Хандут была умница, грамоту хорошо знала. В старинных книгах ей довелось прочесть, что Давид погибнет от руки сородича своего, и тут она догадалась, что это двоюродный брат Давида машет у него над головою мечом. Заметила Хандут, что Давид бьет шутя, а Парон-Астхик — изо всей силы-мочи, что для него это бой не на жизнь, а на смерть. Взяла Хандут-хатун саз и запела:

Парон-Астхик, остановись!
Тебе кричу: остановись!
Осыпан искрами Давид,
Спалишь Давида ты огнем -
То счастье все мое горит.
Схоронишь ты Хандут живьем.

Услыхал Давид голос Хандут.

— Ох-ох-ох! — воскликнул он. — Вот она, женская стойкость! Я знал, что ты дома не усидишь.

Как скоро Давид удостоверился, что двоюродный брат и впрямь хочет его убить, ударил он его мечом-молнией, коня его рассек пополам, а самого Парон-Астхика опрокинул.

Парон-Астхик издал предсмертный стон:

— Ах!.. Я пал от руки своего родича.

— Ой, ослепни мои глаза! — вскричал Давид. — Убил я своего двоюродного брата! В Сасуне есть старинный обычай: когда кто-нибудь из нашего рода умирает, он должен положить голову на колени к родственнику своему и тогда уже душу Богу отдать.

Соскочил Давид с коня и положил голову родича к себе на колени. Парон-Астхик притих, потом захрипел и испустил дух.

Увидел Давид, что Парон-Астхик отошел, и в то же мгновенье без чувств упал на его неподвижное тело. Враги бросились на Давида. Но Конек Джалали грозно кружил вокруг своего хозяина и не подпускал к Давиду врагов.

Наконец Давид очнулся, тотчас вскочил на коня и напал на врагов. Враги в ужасе разбежались.

— Не бегите! — крикнул им вслед Давид. — Скажите мне только, где ваш царь, и я вас не трону.

Войско остановилось.

— Наш царь Бап-френки удрал, — отвечали беглецы, — ускакал на запад, в свой город.

Давид примчался в тот город и велел передать Бап-френки: пусть, мол, выйдет, Давид хочет с ним побеседовать.

Вышел к нему Бап-френки, смотрит — Давид верхом на Джалали, словно крепость на крепости. Испугался Бап-фрепки и бросился бежать.

Давид его догнал, поймал, отрубил ему голову, затем возвел на престол другого царя и сказал горожанам:

— До конца ваших дней не воюйте с нами, А если царь ваш, визирь или еще кто-нибудь станет вас утеснять, пошлите мне грамоту, и я за вас заступлюсь.

В ответ горожане дружно воскликнули:

— Твое слово — закон!

После этого Давид возвратился на поле боя и объявил войскам: — Я убил вашего царя. Возвращайтесь домой, живите мирно и впредь войной на нашу страну не ходите.

Давид восточного царя убил, западного царя убил, оханского царя убил, тоханского царя убил, остальные бегством спаслись, по своим краям разъехались.

Что оставалось делать Давиду? Крикнуть: «Хандут-хатун! Открой дверь! Это я, Давид!»

Судьба, однако ж, готовила Давиду новое испытание. Всему миру известный пахлеван Гамза прислал отцу Хандут-хатун письмо:

«Отдай за меня Хандут-хатун. Не отдашь — пеняй на себя».

Растерялся Вачо Марджо.

«Как же мне быть? — сказал он себе. — Если я свою дочь пахлевану Гамзе отдам, Давид Сасунский разгневается. Если же я ее Давиду отдам, пахлеван Гамза разобидится. Я между двух огней».

Созвал Вачо Марджо отцов города на совет.

— Как нам быть? — опросил он. — Пахлеван Гамза письмо мне прислал, требует отдать за него Хандут-хатун. Давид Сасунский за нее сражался, хочет, чтобы я отдал ее за него. За кого же мне ее выдать? Этому отдадим — от того не избавимся, тому отдадим — от этого не избавимся. Что вы мне присоветуете?

Отцы города ответили ему так:

— Пошли гонца с письмам к Давиду Сасунскому — пусть, мол, переведается с пахлеваном Гамзой. Кто победит, тому в награду отдашь ты Хандут-хатун.

Младший брат Хандут, припав к луке седла, во весь конский мах поскакал на ратное поле и письмо отца Давиду вручил.

В это самое время на сасунских лихих конях во главе отряда молодых всадников примчались Кери-Торос, Горлан Оган и Пачкун Верго. До них дошла весть о смерти Парон-Астхика, и они приехали, чтобы тело его забрать и похоронить в Сасуне.

Давид поздоровался с родственниками, расцеловался с ними, а затем прочел им письмо царя.

— Ну что ты теперь будешь делать, вздорный репоед? — спросил Кери-Торос. — Разве у нас в Сасуне девушек мало, что ради Хандут понесло тебя в Капуткох? Ты думаешь, это тебе Козбадин, или Мсра-Мелик, или Шапух, или Бап-френки, или твой двоюродный брат? Нет, мой милый, это пахлеван Гамза! Его мизинец шире твоей руки.

А Пачкун Верго заплакал и сказал:

— Ты убил своего двоюродного брата, и кровь его на тебе. Она вопиет к отмщению. Погибнешь ты от семени своего.

Тут заговорил Горлан Оган:

— Давид, милый, не бейся с пахлеваном Гамзой! Убьет он тебя. Ты обручился с Чымшкик-султан. Поедем за ней и увезем ее в Сасун. А Хандут-хатун пусть достанется пахлевану Гамзе. Не бейся ты с ним!

А Давид ему на это сказал:

— Дядя Оган, и ты, Кери-Торос! Хандут-хатун — единственная отрада моя, а больше мне никто и не нужен. Ради Хандут разгромил я несметную рать, ради нее умертвил четырех царей... Нет, я снова в бой за нее пойду, а там как Бог даст.

Поворотил Давид коня на восток и помчался.

Долго ли, коротко ли, домчался он до города пахлевана Гамзы и спросил:

— Где живет пахлеван Гамза?

— В своем дворце, — отвечали ему.

Пахлеван Гамза даже сидя достигал высоты в пять алепских кангунов.

Давид поздоровался с ним. Гамза в ответ чуть прищурил глаз.

— Пахлеван Гамза! — молвил Давид. — Я приехал к тебе за подарком для Хандут-хатун.

— Кто ты? — спросил пахлеван Гамза. — Как тебя зовут?

— Давид Сасунский, твой слуга.

Пахлеван Гамза смерил Давида взглядом с ног до головы, затем снял с мизинца кольцо и сказал:

— Оно стоит семьсот золотых. Возьми и отвези Хандут-хатун от меня в дар.

— Нет, — возразил Давид, — я приехал не за кольцом. Я приехал за твоей головой, чтобы отвезти ее в дар Хандут-хатун.

— Что?.. Что ты сказал? Ты за моей головой приехал?

— Вот как Бог свят, за твоей головой. Посмотрим, кто кого.

— Сопляк!

— Это мы еще увидим, кто из нас сопляк.

Сели они на коней и с палицами в руках налетели друг на друга. Часов пять подряд сражались, один в другого палицы метали — никто никого не одолел. Тогда они сошли с коней и сцепились врукопашную, друг другу трепку задавали, друг другу ребра пересчитывали, друг другу бока мяли — перевеса ни на чьей стороне не было. Тогда Давид вспомнил молитву, вслух ее произнес:

Хлеб, вино, всемогущий Господь,
Богородицы храм на горе,
На плече моем Ратный крест... -

схватил пахлевана Гамзу, оземь его ударил, коленом его прижал и выхватил меч-молнию, чтобы голову ему отсечь. Пахлеван Гамза взмолился:

— Давид! Выслушай меня, а тогда и голову руби.

— Ну говори!

Вот что сказал ему пахлеван Гамза:

Нынче последний мой день.
Облегла меня смертная сень.
Слава, отчизна - как тень,
Что прошла по лицу.
Миром не править Рустаму, знатному храбрецу,
Не править и Сулейману, первому мудрецу,
Не править Гамзе-удальцу.
Не видеть мне звезд небесных, не видеть и света дня -
Пришел Давид Сасунский и отнял жизнь у меня...

Давид голову пахлевана Гамзы в хурджин положил, сел на Конька Джалали и помчался к Хандут-хатун.

_________________
=+=


Вернуться к началу
 Не в сетиПрофиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Эпос
СообщениеДобавлено: 02 июн 2012, 18:30 
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 07 апр 2012, 14:43
Сообщений: 531
Откуда: Eрeвaн
ЕДИНОБОРСТВО ДАВИДА С ХАНДУТ-ХАТУН.
ДАВИД ДАЕТ КЛЯТВУ ЧЫМШКИК-СУЛТАН


Давид бился днем, а вечером возвращался к Хандут-хатун. В этот вечер он не вернулся.

— Горе мне! — сказала Хандут-хатун. — Убили Давида!

На рассвете она встала, надела на себя мужские одежды, вооружилась и понеслась на поле битвы с тем, чтобы или прийти Давиду на помощь, или взять его тело, поплакать над ним и предать его земле.

Долго пробиралась Хандут среди мертвых тел. Всех павших воинов богатырского сложения она подцепляла копьем и поворачивала к свету — нет ли Ратного креста у них на плече.

А навстречу ей ехал Давид.

Он еще издали приметил: Хандут копьем приподнимает тела, что-то ищет у мертвецов на плечах, а затем снова опускает на землю. Давид закрыл лицо красным платком и, изменив голос, сказал:

— Здравствуй!

Хандут ничего ему не ответила.

— Эй, молодец! — крикнул Давид. — Я — путник. Повстречался с тобой и поздоровался. Почему ты мне не ответил?

— Не твое это дело, — сказала Хандут. — Не хочу я с тобой здороваться и не буду. Проезжай!

Давида смех разбирал.

— Скажи ты мне, ради Бога, — снова заговорил он, — куда ты путь держишь и отчего ты такой сердитый?

— Чего пристал? — крикнула Хандут. — Говорят тебе, проезжай!

Тут уж Давид не выдержал, рассмеялся:

— Знаю я, кого ты ищешь! Три дня назад я его убил. Не веришь? Его голова лежит в моем хурджине.

«Конь — Давидов, но всадник не похож на Давида, — подумала Хандут. — Неужто это он Давида убил и сел па его коня?» От одной этой мысли Хандут всю передернуло.

— Ты язык-то не распускай! — сказала она. — Тебе не под силу его убить. Не родился еще на свет такой человек, который мог бы его убить!

— А вот я, как видишь, родился на свет и убил того человека. Коли хочешь мужа, выходи за меня.

— Если ты убил Давида Сасунского, так убей и меня. Только через мой труп ты сможешь проехать, Я тебя не пущу. Мы должны биться.

— Биться?.. Добро!

И завязался у них бой. Кони землю копытами взрыхлили, боевая пыль поднялась, небо затмила. Бойцы кружили, взмахивали палицами — перевеса ни на чьей стороне не было.

Давид бил шутя, Хандут била, не помня себя от ярости, била насмерть.

Наконец Давид сказал:

— Коней жалко! Давай врукопашную!

Сошли они с коней, сцепились. Давид повалил девушку, коленом ее прижал.

— Ой, удалец, не убивай меня! — взмолилась Хандут-хатун. — Я — женщина!

Рассмеялся Давид:

— Я знаю, что ты женщина! — сказал он. — Это я тебе отомстил за то, что ты меня — помнишь? — кулаком двинула по лицу, так что кровь потекла.

— Ой!.. — вскричала Хандут-хатун. — Это ты, Давид?

— Он самый!

— Ненаглядный мой! Значит, ты жив-здоров?

— Еще здоровей, чем был до войны.

Поднял Давид Хандут-хатун и поцеловал ее. Сели они на коней, поскакали домой. А когда приехали, достал Давид из хурджина голову пахлевана Гамзы и бросил ее к ногам Хандут-хатун.

— Этот человек — Давид Сасунский, — сказала Хандут родителям своим и братьям, — он убил Мсра-Мелика, освободил Сасун. Он разгромил вражье войско, убил царя восточного, убил паря западного, убил царя оханского, убил царя тоханского, убил пахлевана Гамзу, освободил Капуткох, — все это он сделал ради меня. Чем же мы его вознаградим?

Мать с отцом и братья Хандут сказали:

— Мы тебя отдадим за этого человека, а в приданое за тебя дадим землю от Ерана до Бандымаху.

Давид и Хандут собрались ехать в Сасун. Одежды и наряды невесты навьючили на шестьдесят коней, которых им подарил Вачо Марджо.

Давид сел на Конька Джалали, Хандут — на белого коня, и они тронулись в путь.

А как ехали через Хлат, преградила им дорогу Чымшкик-султан.

— Куда путь держишь, косноязычный Давид? — спросила она. — Ты обручился со мной, мы с тобой кольцами обменялись, а теперь ты Хандут из Капуткоха взял себе в жены? Что так? Разве я некрасива? Почему ты меня разлюбил? Коли так, должны мы с тобою биться. Или я тебя убью и мы с Хандут останемся вдовами, или ты меня убьешь и тогда женись себе на Хандут-хатун. Пока я жива, тебе другой жены не видать, так ты и знай!

«Как тут быть? — подумал Давид. — Если я стану биться с ней и убью, пойдет молва по свету: Давид Сасунский убил женщину. Да и как мне сражаться с женщиной при Хандут-хатун?»

Отвел Давид в сторону Чымшкик-султан и сказал:

— У меня к тебе просьба... Со мною девушка. Если мы сразимся при ней, она может вмешаться, попадет под копыта коней. Отпусти меня домой — я отдам ее на попечение дяде и через неделю приеду с тобой сражаться.

— Поклянись хлебом и вином, что через неделю приедешь сражаться со мной!

Давид поклялся:

— Клянусь хлебом, вином, Господом всемогущим, Богородицей-на-горе и Ратным крестом на правом моем плече, что через неделю я возвращусь в Хлат и сражусь с тобой.

Чымшкик-султан посторонилась:

— Поезжай!

Давид и Хандут продолжали свой путь в Сасун.

Сасунские князья и простолюдины повели Давида и Хандут в церковь, повенчали их, потом зарезали семьдесят оленей, семьдесят диких баранов, притащили семь карасов семилетнего вина, позвали семь пар гусанов, семь дней, семь ночей свадьбу справляли, и стар и млад ели, пили, веселились.

Как скоро Хандут-хатун заключила в свои объятия Давида, забыл он ту клятву, что дал Чымшкик-султан, и не вспоминал о ней ровно семь лет.

_________________
=+=


Вернуться к началу
 Не в сетиПрофиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Эпос
СообщениеДобавлено: 02 июн 2012, 18:31 
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 07 апр 2012, 14:43
Сообщений: 531
Откуда: Eрeвaн
РОЖДЕНИЕ МГЕРА И СМЕРТЬ ДАВИДА

Давид больше не пил вина.

Он был пьян от любви к Хандут-хатун.

Однажды он ей сказал:

— Хандут! Я вывез тебя из Капуткоха, отнял у пятидесяти пахлеванов — согрешил перед ними. А теперь меня мучает совесть. Слыхал я, что в Гюрджистане красивых девушек не счесть. Я соберу пятьдесят пахлеванов, отведу их в Гюрджистан, сыщу для них пятьдесят невест, постараюсь сделать так, чтобы каждому из них невеста по душе пришлась, всех переженю, а затем возвращусь в Сасун.

А Хандут-хатун на это сказала:

— Давид! Ты меня у отца с матерью отнял, привез сюда, а теперь покидаешь меня, уходишь?

— Хандут! — молвил Давид. — Если даже я тысячу лет проживу рядом с тобой, все равно мне любовью твоей не насытиться. Я должен идти. Не пойду — меня замучает совесть, и я умру.

Знала Хандут: если Давид что скажет — значит, так тому и быть. А Хандут была покорна, как всякая женщина, и она примирилась со своей судьбой.

— Давид! А коли у нас с тобой сын родится, как назвать его? — спросила она.

— Если родится сын, назови его — Мгер, чтобы имя отца моего продолжало жить, — отвечал Давид и протянул жене золотое, усыпанное

драгоценными камнями запястье. — Коли сын родится у нас, надень

ему запястье на правую руку, а коли дочь, то предназначь ей это запястье в приданое. Если долго меня не будет, пошли за мной сына. Я узнаю его по запястью.

Сел Давид на Конька Джалали, призвал себе в помощь хлеб и вино и отправился в путь.

Посетил он пятьдесят стран, разыскал пахлеванов и увел в Гюрджистан.

Увидит пригожую девушку — сейчас к родителям:

— Не выдадите вашу дочь за моего брата? Кто мог отказать Давиду!..

Отыскал Давид пятьдесят красивых девушек и женил пятьдесят пахлеванов — каждого на той, что пришлась ему по душе.

Жила там одна девушка невиданной красоты. Очень она Давиду понравилась, и он сказал:

— А эту я увезу с собой, и будет она служанкой у Хандут-хатун.

— Добрая будет служанка, — молвили пахлеваны.

— А теперь, братцы, — продолжал Давид, — с Богом по домам! И мне пора домой, в Сасун. Всем нам счастливого пути!

Тут все друг другу поклонились, расцеловались, и каждый посадил свою невесту на круп коня.

— Спасибо тебе, Давид! — хором воскликнули пахлеваны. — Ты исполнил наши желания. Да будет твоей тенью удача, а беда — пылью, летящей из-под копыт твоего коня. Пусть враги твои перемрут, а друзья пусть живут-поживают. Счастливо!

Ускакали пахлеваны.

Давид посадил девушку на коня и помчался к Хандут-хатун.

...А теперь обратимся к Хандут-хатун.

Как скоро Давид в Гюрджистан отбыл, Вачо Марджо послал за дочерью.

Хандут-хатун была в ту пору на сносях. Приехала она в отчий дом и тут же родила сына.

Весть о том дошла до Сасуна. Прибыл в Капуткох Кери-Торос и сказал:

— Если это сын Давида, он должен показать свою силу.

Ребенка спеленали, а заместо свивальника обвили, перевязали его цепью от плуга. Малыш заплакал, потянулся, и в то же мгновенье цепь порвалась, обрывки разлетелись в разные стороны и перебили светильники и посуду. Ну да разве у Давида и Хандут мог родиться заморыш?.. Кери-Торос взял малыша на руки, подержал на весу и сказал:

— Это сын Давида, силач!

Принесли большущее корыто, выкупали младенца и тут только углядели, что левая ручонка сжата у него в кулачок. Как ни бились, так и не сумели разжать кулачок.

— Вам — радость, и нам — радость, — сказал Кери-Торосу Вачо Марджо. — Вот только жаль, что мальчик — калека.

Стал Кери-Торос ручку мальчонки растирать и разжал-таки ему кулачок. На ладони у малыша капля крови алела.

— Ого! — воскликнул Кери-Торос. — Младенец превратил весь мир в каплю крови и зажал в кулачке!.. Если он будет жить, то дивные дела совершит. Земле не под силу будет его носить. Только камень способен его удержать.

Прошло два-три дня. Хандут-хатун сына своего окрестила и нарекла его — Мгер.

У других дети росли по годам, Мгер рос по месяцам; у других дети росли по месяцам, Мгер рос по дням и часам. Малое время спустя Кери-Торос привез Хандут-хатун с Мгером в Сасун.

Когда Мгеру исполнилось два года, ростом он был уже с двадцатилетнего пахлевана. Он ходил-гулял по городу, играл с ребятишками.

Через Сасун большая река протекала. Мгер перекинул через нее мост. Если по мосту шли люди, Мгер останавливал их, колотил и приговаривал:

— Собачьи дети! Вы думаете, это я для вас мост перекинул? Зачем вы шляетесь по моему мосту?

Люди поворачивали обратно, спускались к реке и переправлялись вброд. Тогда Мгер подходил к ним, принимался колотить их, да еще и приговаривал:

— Собачьи дети! Ведь я же для вас мост перекинул? Чего же вы вброд лезете? Унесет вас теченьем — грех на моей душе будет.

Горожане Кери-Торосу пожаловались. Кери-Торос призвал Мгера, побранил его, но это не помогло. Тогда Кери-Торос отправил его с матерью в Капуткох. «Пусть Вачо Марджо возится с внуком», — решил он.

Мгер что в Сасуне, что в Капуткохе вел себя одинаково: бил и калечил малых ребят, деревья вырывал с корнями, лазал на неприступные скалы — яйца у орлиц воровал.

У Горлана Огана сердце радовалось.

— Мгер в отца пошел — Давид точно таким в детстве был. А Пачкун Верго ворчал:

— Давид своего чертенка нам подсунул, а сам в Гюрджистан поехал и там веселится напропалую.

А Кери-Торос тяжко вздыхал:

— Мальчишка нам всю душу вымотал. Давайте отправим его опять в Капуткох.

У Хандут-хатун было два брата. Каждый день ходили они в горы на охоту. И вот как-то раз Хандут-хатун обратилась к ним с просьбой:

— Ребята! Возьмите с собой Мгера, а то соседям от него житья нет.

Поутру дядья увели с собой Мгера в горы. Охотились они в тот день неудачно. Мгер погнался за диким бараном, догнал, голову ему отвертел, барана дядьям отдал. Те взвалили добычу Мгеру на спину, а в городе отняли у него барана, пошли к своим дружкам и пропировали с ними до утра.

Прошло две недели.

Наконец Хандут-хатун обратилась к Мгеру с вопросом:

— Мгер! А сам-то ты охотишься или нет?

— Конечно, охочусь, — отвечал он. — Я диких баранов убиваю, взваливаю их себе на спину и несу до самого города. Под городом дядья отнимают у меня добычу, относят ее своим дружкам и вместе с ними пируют.

— Завтра ты дядьям добычу не отдавай, а принеси нам, — приказала мать.

— Ладно, матушка, — сказал Мгер.

Утром дядья взяли Мгера на охоту. Мгер большущего оленя убил. Дядья так и обомлели. Взвалили они добычу Мгеру на спину, а на окраине города остановились и сказали:

— А теперь, Мгер, положи оленя наземь и ступай домой.

— Нет, — сказал Мгер, — я своего оленя вам не отдам.

— То есть как это ты не отдашь?

— А вот так: не отдам — и все тут. Добыча — моя, и я отнесу ее матери.

Старший дядя сказал:

— Говорили нам, что сасунцы — сумасброды, а мы всё не верили. Теперь убедились на деле.

Младший дядя сказал старшему:

— Давай отколотим репоедово отродье и отнимем у него добычу. Старший дядя ударил Мгера по одной щеке, младший — по другой.

Мгер одной рукой схватил старшего, другой — младшего, ударил об землю и обоих убил. Так они и остались лежать с оскаленными зубами.

— Ишь!.. Они же еще и смеются надо мной! — сказал Мгер, взял свою добычу и пошел домой.

— Мгер! А где же твои дядья? — спросила Хандут-хатун. — Они тоже нынче с добычей?

— Нет у них никакой добычи, — отвечал Мгер. — Хотели они отнять у меня оленя, а я рассердился, схватил их обоих и наземь швырнул. Лежат они там и надо мной смеются.

Хандут-хатун так и ахнула:

— Ой, Мгер, что ты наделал! Ты родных своих дядей убил! Поехали Хандут и Вачо Марджо в горы, смотрят — Мгеровы дядья по самый пуп ушли в землю, а зубы у них всё еще оскалены.

Вачо Марджо привез сыновей своих в город, со слезами и скорбью великою похоронил их, а затем поведал свою волю Хандут-хатун:

— Забирай своего сына, поезжай в Сасун, и чтобы он никогда больше не попадался мне на глаза!

Прибыли мать с сыном в Сасун.

Семь лет уже протекло, а о Давиде не было ни слуху ни духу.

Как-то раз Мгер задал матери вопрос:

— Матушка! У меня отца нет?

— Как так нет, ненаглядный мой? — молвила мать. — Твой отец — Давид Сасунский, оплот Сасуна, самый сильный человек на всем свете.

— А почему же тогда ребята дразнят меня: «Ты безотцовщина, ты приблудыш!»? Где мой отец?

— Твой отец в Гюрджистан уехал — пахлеванов женить. Оставил он мне золотое запястье, чтобы, когда сын у него родится и в возраст придет, надеть ему это запястье на правую руку и послать сына за отцом. Поедешь?

— Отчего ж не поехать? До каких пор ребята приблудышем будут меня дразнить?

Надела Хандут-хатун сыну на правую руку запястье. Мгер пошел в конюшню, вывел лихого коня, вооружился, облачился в доспехи, вскочил в седло и двинулся в путь.

Долго ли, коротко ли, доехал он до широкого поля. Навстречу ему несся всадник, а на крупе его коня сидела пригожая девушка.

Поравнялся с ним Мгер и крикнул:

— Эй ты, козлиная борода! Не пристало тебе ехать с молодой красавицей.

А вот мне она под стать — отдай ее мне!

— Мальчишка! — крикнул Давид. — У тебя еще материнское молоко на губах не обсохло. Так кому же из нас красавица под стать тебе или мне?

Хотел было Давид мимо проехать, но Мгер протянул руку к девушке и сказал:

— Я тебе не позволю ее увезти! Разгневался тут Давид и такие слова произнес:

Ай-ай-ай-ай!.. Ну и дела! Молокосос-то!..
Ну и дела! Меня супостаты боятся не зря.
Конь мой копыта не замочил,
Когда мы переплывали моря, -
Нынче ручьишко мне путь преградил,
Не пропускает меня!.. Что за вздор!
Мне кручи и пропасти - все нипочем,
А нынче какой-то щелястый забор
Встал на пути широком моем!

Мгер недобро поглядел на незнакомца.

— Стало быть, молокосос — это я, ручьишко — это тоже я, и щелястый забор — это тоже я? — спросил он. — Сходи с коня, схватимся врукопашную и поглядим, кто из нас двоих молокосос, кто из нас двоих ручьишко, кто из нас двоих щелястый забор.

Сошел Давид с коня.

— Обожди, — молвил он. — Я девушку отвезу в безопасное место — на вершину вон той горы — и приеду биться с тобой.

— Отвези, — сказал Мгер.

Отвез Давид девушку на гору, воротился. Схватились они с Мгером врукопашную.

Под их ногами земля взрыхлялась, расседалась. Пыль поднялась, небесный свод затмила, ни зги не было видно, а слышно было только, как в клубах пыли отец и сын от натуги пыхтели. Пот ручьями стекал с их лиц и землю в грязь превращал.

Отпустили они друг друга, палицы схватили, стали палицами друг друга охаживать. От взмахов палиц вихрь поднялся, вырвал у Давида платок и унес. Нес, нес, нес и наконец бросил к порогу Хандут.

Узнала она платок мужа, поднялась на кровлю, смотрит — весь мир задернут завесою пыли. «Это платок Давида, — сказала она себе. — Наверно, сын с отцом встретились, не узнали друг друга — и давай драться».

Села Хандут-хатун на белого коня и полетела на поле битвы. Грохот и гром катились по горам и долам. Под облаками пыли две твердыни били друг друга в грудь. Собрались люди, издали глазеют, а ближе подойти не решаются. Закричала тут Хандут-хатун не своим голосом:

Давид! Это я взываю к тебе!
Ты просьбу мою исполни, уважь!
Голубчик Давид, не бей! Не убей!
Это Мгер, это сын единственный наш!

Куда там! Ничего не слышат отец и сын. Глаза у обоих были налиты кровью, и бились оба не на жизнь, а на смерть. Приблизилась Хандут, смотрит - у Давида силы убывают, а у Мгера прибывают. Закричала тут Хандут-хатун не своим голосом:

Мгер! Внемли материнской моей мольбе,
Пусть истошный мой вопль до тебя долетит!
Я прошу тебя: больше не бей! Не убей!
То отец твой родной, то всеславный Давид!

Ни отец, ни сын не прислушались к ее голосу. Бились они, словно буйволы, которых в первый раз выпустили весною из хлева, бились не на жизнь, а на смерть. Раскинула руки Хандут-хатун и, проливая потоки слез, воззвала:

Горы! Докличьтесь Кери поскорей -
Пусть он разнимет богатырей!

Не тут-то было! Родные - муж и сын - мольбе ее не вняли, а горы и подавно.

Не знает Хандут-хатун, как ей быть. Руки заламывает, волосы рвет на себе и снова взывает:

Ветер крылатый, лети
И нашепчи Кери:
"Бой роковой прекрати,
Сына с отцом примири!"

Тут Мгер, шумно дыша, повалил отца и коленом его прижал.

— Эй, эй, молодец, легче! — вскричал Давид. — Этак ты меня убьешь. А что ты скажешь моему удалому сыну?

— Кто твой сын?

— Мгер. У него на правой руке золотое запястье.

— Вот тебе раз! — воскликнул Мгер. — Чтоб у меня отсохла рука! Я же чуть отца не убил!..

Тут он заплакал, припал к стопам отца, поцеловал ему руку.

— Прости, отец! — молвил он.

Давид был уязвлен и гнев свой сдержать не мог.

— Мгер! — сказал он. — Ты вступил со мною в единоборство, ты меня повалил, ты меня опозорил. Молю праведного Бога, чтобы ты был бессмертен, но и бездетен.

Как услыхал Мгер отцово проклятье, в тот же миг вскочил на коня и поскакал в Капуткох.

Дорогой в ушах его звучали слова отца: «...чтобы ты был бессмертен, но и бездетен».

В Капуткохе Мгер созвал сорок неженатых юношей, сорок молодых девушек, сел с ними за стол и, чтобы заглушить отцово проклятье, упился сорокалетним гранатным вином.

Давид, Хандут и девушка прибыли в Сасун. Давид был весь в крови.

— Хандут! — сказал он. — Нагрей воды, я хочу вымыться. Разделся Давид, в корыто большое влез.

Посмотрела Хандут на правое его плечо, видит: Ратный крест стал черный, как сажа.

Ахнула Хандут-хатун и горько заплакала.

— Ты что, Хандут? — спросил ее муж.

— Давид! — сказала она. — Ратный крест у тебя на плече стал черный, как сажа.

И тут вспомнил Давид клятву, что дал он Чымшкик-султан, и ударил себя рукой, по лбу.

— Ах! — простонал он. — Я клятвопреступник! Вот почему Мгер меня и осилил. Я поклялся ей, что вернусь через семь дней, а прошло семь лет!

— Не уезжай, Давид! — молвила Хандут-хатун. — Счастье тебе изменило.

Ты преступил клятву и утратил былую силу. Сражаться ты больше не можешь.

— Нет, — молвил Давид, — мое слово крепко. Я еду.

Взял Давид меч-молнию, сел на Конька Джалали, поехал в Хлат, коня перед самым дворцом осадил.

Высунулась в окно Чымшкик-султан.

— Давид! — сказала она. — Ты дал мне клятву воротиться через семь дней, а прошло уже семь лет. Я так и не вышла замуж — все тебя жду.

— Я забыл свою клятву, — признался Давид. — А нынче вспомнил и вот, как видишь, приехал. Выходи — сразимся.

— Дай мне час времени, — сказала Чымшкик-султан. — Я только надену доспехи, вооружусь и выйду к тебе.

Давид привязал коня у ворот:

— Конь мой пусть побудет здесь, а я пока что пойду в реке искупаюсь.

Разделся Давид ,и вошел в реку.

Берег зарос густым камышом. Дочь Чымшкик-султан спряталась в камыше. Прицелилась она, тетиву натянула и пустила стрелу. Полетела ядовитая стрела, вонзилась Давиду в спину, сердце пробила и вышла через грудь.

Взревел Давид, как семьдесят буйволов. Рев его долетел до Сасуна.

— Ой, горе, горе! — воскликнул Кери-Торос. — Погиб Давид, осиротело наше Сасунское царство!

Тут Горлан Оган как крикнет:

— Дави-и-ид!.. Не бойся! Мы на помощь к тебе идем!

Сели на коней Кери-Торос, Горлан Оган, Чинчхапорик, Хор-Манук, Хор-Гусан и помчались к реке Хлат.

— Давид, мальчик ты мой! Кто пустил в тебя стрелу? — опросил Кери-Торос.

— Не знаю. Кто-то из камыша, — отвечал Давид.

Пошли сасунцы в камыш, долго искали, наконец увидели пригожую девушку, лежавшую на спине. Ее так напугал рев Давида, что она умерла от страха.

То была дочь Чымшкик-султан от Давида. Когда Давид про это узнал, то сказал:

— Это мое семя. Я нарушил клятву, и семя мое меня погубило.

Произнес эти слова Давид — и скончался. Приказал долго жить.

Конек Джалали взбесился. Вскочил на дыбы, оборвал привязь и поскакал. И сколько прохожих ни встречал он на своем пути, всех топтал копытами; сколько лошадей и другого скота ни встречал, всех топтал, убивал. Вихрем прилетел он в Сасун и остановился у дворца Хандут.

Вышла Хандут, смотрит — конь прискакал, а хозяина нет.

...Кери-Торос сказал:

— Давайте посадим Давида в седло, привяжем к коню, чтобы не упал, и двинемся в Сасун джигитуя, с песней на устах — может статься, Хандут не догадается, что умер Давид.

А Хандут-хатун глядит на все четыре стороны — живым или мертвым вернется Давид?

Смотрит, все люди едут — песни поют, джигитуют, только Давид неподвижно сидит в седле, ни направо, ни налево не наклоняется, в играх участия не принимает.

Догадалась Хандут-хатун, что ее Давид мертв, и застонала, запричитала:

Достойный пришел,
Недостойный пришел,
Лишь удалый Давид
Домой не пришел.

Верго стоял с нею рядом на кровле.

— Не плачь, Хандут-хатун! — сказал он. — Давид умер, но тебе в утешенье остался я. Удальца Давида ты лишилась — теперь я буду твоим мужем и господином.

Как услышала Хандут-хатун гадкие эти слова, поднялась она на крепостную стену, молвила:

— Умер Давид — и солнце для меня погасло. Нет у меня больше в жизни отрады.

И бросилась вниз.

Головой ударилась о камень, в камне пробила яму, и превратился тот камень в ступу.

Где ударилась грудью Хандут-хатун, там, под сасунской крепостью, доныне бьют два ключа.

Куда упали семь кос Хандут-хатун, там до сей поры высятся семь черных столбов.

Ступа еще и сейчас лежит подле крепости — сасунцы в ней просо толкут.

Отцы города Сасуна, сорок епископов, сорок архимандритов, сорок священников и простой люд сасунский завернули Давида и Хандут в саваны, друг с другом связали, а затем, молитвы творя, плача, рыдая, на Цовасар понесли и там погребли возле храма Богородицы-на-горе.

Семь дней скорбел Сасун.

Умерли Давид и Хандут. А вам и детям вашим долго жить приказали.

_________________
=+=


Вернуться к началу
 Не в сетиПрофиль  
 
Показать сообщения за:  Поле сортировки  
Начать новую темуНаписать комментарии Страница 12 из 16   [ Сообщений: 234 ]
На страницу Пред.  1 ... 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16  След.



Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 4


Вы не можете начинать темы
Вы не можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения
Вы не можете добавлять вложения

Найти:
Перейти:  
cron


Powered by phpBB © 2000, 2002, 2005, 2007 phpBB Group
610nm Style by Daniel St. Jules of Gamexe.net

Вы можете создать форум бесплатно PHPBB3 на Getbb.Ru, Также возможно сделать готовый форум PHPBB2 на Mybb2.ru
Русская поддержка phpBB