Язык тоже является маркером этноса, но не является основанием его существования. Например, шотландцы говорят на английском, но они не часть английского этноса. С другой стороны, кельтязычные хайлендеры - субэтническая группа шотландцев. Мало говорить на языке, нужно еще себя отождествлять с группой, которая использует это средство коммуникации.

Я к чему. Безусловно диалект русинов Ростово-Суздальской земли имел серьезные отличия от языка Руси (киевский диалект). После распада Руси и этноса эти отличия должны стали еще существенней. Ряд исследователей справедливо отмечают процесс дерусификации и даже деславянизации восточноруского языка (тюркский след "Слова о полку Игореве", странные слова и литературные обороты в "Хождении за три моря"). Ростово-Суздальская земля не имела образовательных центров, которые оставались в западноруских землях (Киев, Галич, Полоцк и других городах), поэтому просветительскую миссию осуществляла здесь церковь. В частности, монахи-исихасты Троице-Сергиевой лавры выписывали книги на староболгарском языке из Тырново, Рильского монастыря, Сучавы и других мест на Балканах. Таким образом, усилиями Сергия Радонежского, Аврамия Палицина и других исихастов язык возвращался к церковно-славянской норме ("изводу"). Отсюда "близость" русского языка (по сути староболгарский) к одному из литературных Киевской Руси.

Вот здесь несколько согласен, хотя и Ваше утверждение, что феодальная децентрализация есть признак смерти этноса или близкого к этому состояние, в многом еще, извините, сомнительна. Многие народы прошли через это и, ничего, выжили. Другое дело, что, да, именно в эту эпоху многие народы теряли крупные свои части, при том это касается не только русских, но и других, тех же немцев.



Не уловил, но интересная аналогия намечается - давайте Вы поподробнее, кто есть кто, попробуем разбираться

Что за русины Ростово-Суздальские, вот эти: «человеци по дубравам некрещении, наричеми меря»?
Последний раз меря упоминается в «Житии Авраамия Галицкого», написанного в середине XVI века Протасием, игуменом Чухломского монастыря, о событиях 2-й половины XIV века, когда в XIV в. Авраамий Галичский решил поселиться на Галичском озере.
В конечном счете вся меря обратилась в...
Нет, не в русских, в хрестьян (христиан, откуда и крестьяне).
В русских позже.

Что за зверь такой этот восточнорусский язык?
И какое отношение имеет к нему такая подделка, а вернее полуподделка как "Слово о полку Игоревом"?

Я не спорю, что в Ростово-Суздальской земле доля руси была очень мала, но сам характер ее заселения русинами предполагал колониальный характер управления. В городах находились русины, разбавленные лояльным покрещенным местным населением, а в округе находились всякая меря, мокша и пр. народы.
В начале XIV в. в этногенезе русин Ростово-Суздальской (Владимирской) земли появилась новая доминанта - верность великому князю и православие. До сих пор русины были привязаны к местности и приверженности к местным традициям и святыням, а теперь этого уже не требовалось. Крестись и возлюби князя московского - и ты уже русский!


Его часто называют языком, но, думается, это был говор или даже диалект одного большого древнерусского (руського) языка. Он отличим от западного диалекта того же языка.
"Слово о полку Игореве" содержит подробную информацию о событиях XII века, и параллели сюжета присутствуют в произведениях XIV века, что может свидетельствовать о достаточно раннем написании текста. Более половины текста имеют отношение к стилю и грамматике XVI века, что свидетельствует о попытке адаптации произведения к новым реалиям переписчиками. Тем не менее, "Слово" является памятником древнерусской литературы, и сомнений в этом нет.

И растворились эти русины в окружающем их море.
Поэтому если и говорить о русских, то этнос этот сформировался не на основе сказочных
"древнерусов", а из "всякой мери, мокши и прочих народов".

А это откуда, из методички Института СНГ?

Человек был хорошо знаком с древнерусскими летописями, возможно даже доизучил по случаю.

Параллели сюжета могут присутствовать и в произведениях XXI века и что?
Однако предъявите эти параллели.

Тут я вижу варианта:
1) повесть сложена действительно в XVI или XVII веке на основе фольклора Северщины,
автор-оформитель ее не русский (московит);
2) повесть сложена в конце XVIII века, автор свои авторские фрагменты имитировал под старину, при этом допустил ряд грубых ляпов;
3) повесть XVI или XVII века сложена на основе фольклора Северщины, но доработана людьми Мусина-Пушкина.

И это ключевое: "памятник древнерусской литературы" и все, "на том стояли и стоять будем"!
А не предъявите мне пару-тройку образцов этой литературы?
А я Вам предъявлю штук 80 образцов руськой мовы 14 века и сравним.

Если бы "СОПИ" не было записано, то оно бы превратилось в былину, а она является героической поэмой. Когда-то я работал с эпическими поэмами ("Песнь о Нибелунгах", "Сага о Вельсунгах", "Данишменд-Намэ"), у которых не сохранены оригиналы. Эти произведения были рано записаны, поэтому в них существует указания на реальные исторические события. Это позволяет отнести создание оригинала "СОПИ" как минимум к 13 веку, в "Задонщине" есть пассаж этого произведения (1393). Я доверяю академику А. Зализняку, который всякий русский или древнерусский (руський) текст свободно относил к любому периоду от 11 до 18 века и даже к определенной местности. По его мнению, фальсификатор 18 века не мог обладать знаниями в лингвистике, которые появились только в 20 столетии.


Мы привыкли видеть "растворение" этноса как его пониженная рождаемость, повышенная смертность и браки с иноплеменными, когда они становились ими (ассимиляция). Этногенез - вещь упрямая. Количество русских росло, а всяких "мокшан, меря и прочих угров" падало - это должно иметь пояснение. Обычно, "этничность" передается через отца, а признаки этноса передаются через мать. В условиях роста русских и уменьшения мокши это могло достигаться одним способом - элиминацией. Т.е. мужчины русины и мокшане встречались друг с другом по очень серьезному разговору, и результатом их разговора становилось - наличие свободных женщин народа мокши! Естественно, что они выходили замуж за русинов. Так появлялись русские с ярко выраженными мокшанскими чертами! Недаром Гийом Рубрук говорил о большой стране Моксель. Это только одна сторона этногенеза русских.
Второй аспект заключался в наличие в Московском государстве большой группы тюрского населения. Это не объяснишь элиминацией, т.к. тюрки свободно приходили к русскому князю, и селились в пределах его княжества, а затем становились русскими. А могли они стать русскими только по двум причинам: верность Великому Князю и принятию православия. Это и являлось основной доминантой этногенеза великоросов.


Вообще-то их методичка взята у меня Если серьезно, то это гумилевская теория, и я в этой части с ней соглашусь.

"Есть пассаж"??
Да "Задонщина" это же настоящая переделка "Слова о полку Игореве".
Ну во общем получилась пародия.
Читаем сами (в переводе, правда):


Великий князь Дмитрий Иванович со своим братом, князем Владимиром Андреевичем, и со своими воеводами был на пиру у Микулы Васильевича. Поведали нам, брат, что царь Мамай пошел на Русь, стоит уже у быстрого Дона, хочет идти к нам в землю Залесскую. Пойдем, брат, в северную сторону — удел сына Ноева Афета, от которого пошел православный русский народ. Взойдем на горы Киевские, взглянем на славный Днепр, а потом и на всю землю Русскую. А затем посмотрим на земли восточные — удел сына Ноева Сима, от которого пошли хинове — поганые татары, басурманы. Вот они на реке на Каяле и одолели род Афетов. С той поры невесела земля Русская; от Калкской битвы до Мамаева побоища тоской и печалью покрылась, плачет, сыновей своих поминая — князей, и бояр, и удалых людей, которые оставили дома свои, и богатство, жен и детей, и скот свой, и, заслужив честь и славу мира сего, головы свои положили за землю за Русскую и за веру христианскую.

Сначала описал я жалость Русской земли и все остальное из книг взяв, а потом написал жалость и похвалу великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его, князю Владимиру Андреевичу.

Сойдемся, братья и друзья, сыновья русские, сложим слово к слову, возвеселим Русскую землю, отбросим печаль в восточные страны — в удел Симов, и восхвалим победу над поганым Мамаем, а великого князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича, прославим! И скажем так: лучше, братья, поведать не привычными словами о славных этих нынешних рассказах про поход великого князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича, потомков святого великого князя Владимира Киевского. Начнем рассказывать о их деяниях по делам и по былям... Вспомним давние времена, воздадим похвалу вещему Бонну, прославленному гусляру киевскому. Ведь тот вещий Бонн, перебирая быстрыми своими перстами живые струны, славы пел русским князьям: первую славу великому князю Киевскому Игорю Рюриковичу, вторую — великому князю Владимиру Святославичу Киевскому, третью — великому князю Ярославу Владимировичу.

Я же помяну рязанца Софония, и восхвалю песнями, под звонкий наигрыш гусельный, нашего великого князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича, потомков святого великого князя Владимира Киевского. Воспоем князей русских, постоявших за веру христианскую!

А от Калкской битвы до Мамаева побоища сто шестьдесят лет.

И вот князь великий Дмитрий Иванович и брат его Владимир Андреевич, помолясь богу и пречистой его матери, укрепив ум свой силой, закалив сердца свои мужеством, преисполнившись ратного духа, урядили свои храбрые полки в Русской земле, помянув великого прадеда своего — князя Владимира Киевского.

О жаворонок, летняя птица, радостных дней утеха, взлети к синим облакам, взгляни на могучий город Москву и прославь великого князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича. Словно бурей занесло соколов из земли Залесской в поле Половецкое! Звенит слава по всей земле Русской: в Москве кони ржут, трубы трубят в Коломне, бубны бьют в Серпухове, встали стяги русские на берегу великого Дона. Звонят колокола вечевые в Великом Новгороде, собрались мужи новгородские у святой Софии, и так говорят: «Неужто нам, братья, не поспеть на подмогу к великому князю Дмитрию Ивановичу?» И как только слова эти промолвили, уже как орлы слетелись. Нет, то не орлы слетелись — выехали посадники из Великого Новгорода, а с ними семь тысяч войска, на помощь к великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его, князю Владимиру Андреевичу.

К славному городу Москве съехались все русские князья и говорят такие слова: «У Дона стоят татары поганые, Мамай царь у реки Мечи, между Чуровым и Михайловым, хотят реку перейти и отдать жизнь свою во славу нашу».

И сказал князь великий Дмитрий Иванович: «Брат, князь Владимир Андреевич, пойдем туда, прославим жизнь свою миру на диво, чтобы старые рассказывали, а молодые помнили! Испытаем храбрецов своих и реку Дон кровью наполним за землю Русскую и за веру христианскую!»

И сказал всем князь великий Дмитрий Иванович: «Братья мои, князья русские, все мы гнездо великого князя Владимира Киевского! Не рождены мы на обиду ни соколу, ни ястребу, ни кречету, ни черному ворону, ни поганому этому Мамаю!»

О соловей, летняя птица, вот бы ты, соловей, славу спел великому князю Дмитрию Ивановичу, и брату его князю Владимиру Андреевичу, и двум братьям Ольгердовичам из земли Литовской — Андрею и Дмитрию, да и Дмитрию Волынскому! Ведь эти-то — сыны Литвы храбрые, кречеты в ратное время! Полководцы они славные, под звуки труб вспеленуты, под шлемами взлелеяны, с конца копья вскормлены, с острого меча вспоены в Литовской земле.

Молвит Андрей Ольгердович брату своему: «Брат мой, Дмитрий, два брата мы, сыновья Ольгердовы, внуки Гедиминовы, правнуки Сколомендовы. Соберем, брат, милых панов удалой Литвы, храбрых удальцов, сядем на своих борзых коней и посмотрим на быстрый Дон, зачерпнем шлемом воды донской, испытаем свои мечи литовские о шлемы татарские, а сулицы немецкие о кольчуги басурманские!»

И отвечает ему Дмитрий: «Брат Андрей, не пощадим жизни своей за землю Русскую, за веру христианскую и за обиду великого князя Дмитрия Ивановича! Уже ведь, брат, стук стучит и гром гремит в белокаменной Москве. То ведь, брат, не стук стучит и не гром гремит, то стучит могучая рать великого князя Дмитрия Ивановича, гремят удальцы русские золочеными доспехами и червлеными щитами. Седлай, брат Андрей, своих борзых коней, а мои уже готовы — раньше твоих оседланы. Выедем, брат, в чистое поле и посмотрим свои полки — сколько, брат, с нами храбрых литовцев. А храбрых литовцев с нами — семьдесят тысяч латников».

Вот уже, брат мой, подули сильные ветры с моря к устьям Дона и Днепра, принесли тучи огромные на Русскую землю; проступают из них кровавьте зори и трепещут в них синие молнии. Быть стуку и грому великому у речки Непрядвы, меж Доном и Днепром, покрыться трупами человеческими полю Куликову, течь кровью Непрядве реке!

Вот уже заскрипели телеги меж Доном и Днепром, идет хинова на Русскую землю! Набежали серые волки с устья Дона и Днепра, воют стаями у реки у Мечи, хотят кинуться на Русь. То не серые волки — пришли поганые татары, хотят пройти войной всю Русскую землю!

Тогда гуси загоготали и лебеди бьют крыльями. Нет, то не гуси загоготали и не лебеди крыльями восплескали: это поганый Мамай пришел на Русскую землю и войска свои привел. А уж беды их подстерегают крылатые птицы, паря под облаками, вороны неумолчно грают, а галки по-своему галдят, орлы клекочут, волки грозно воют и лисицы брешут — кости чуют.

Русская земля, ты теперь как за царем Соломоном побывала!

А уже соколы и кречеты и белозерские ястребы рвутся с золотых колодок из каменного города Москвы, обрывают шелковые путы, взвиваясь под синие небеса, звоня золочеными колокольчиками на быстром Дону, хотят ударить на несчетные стаи гусиные и лебединые, — то богатыри и удальцы русские хотят ударить на великие силы поганого царя Мамая.

Тогда князь великий Дмитрий Иванович вступил в золотое свое стремя, взял свой меч в правую руку, помолился богу и пречистой его матери. Солнце ему ясно с востока сияет и путь указует, а Борис и Глеб молитву возносят за сродников своих.

Что шумит, что гремит рано пред рассветом? Князь Владимир Андреевич полки расставляет и ведет их к великому Дону. И молвил он брату своему, великому князю Дмитрию Ивановичу: «Не поддавайся, брат, поганым татарам — ведь поганые уже поля русские топчут и вотчину нашу отнимают!»

Отвечает ему князь великий Дмитрий Иванович: «Брат Владимир Андреевич! Два брата мы, внуки великого князя Владимира Киевского. Воеводы у нас уже назначены — семьдесят бояр, и отважны князья белозерские Федор Семенович и Семен Михайлович, да и Микула Васильевич, да и оба брата Ольгердовичи, да и Дмитрий Волынский, да Тимофей Волуевич, да Андрей Серкизович, да Михаиле Иванович, а воинов с нами — триста тысяч латников. А воеводы у нас надежные, дружина испытанная, а кони под нами борзые, а доспехи на нас золоченые, шлемы черкасские, щиты московские, сулицы немецкие, кинжалы фряжские, мечи булатные; а дороги разведаны, переправы подготовлены, и рвутся все головы свои положить за землю за Русскую и за веру христианскую. Как живые трепещут стяги, жаждут воины себе чести добыть и имя свое прославить».

Уже те соколы и кречеты и белозерские ястребы за Дон быстро перелетели и ринулись на несметные стаи гусиные и лебединые. То ведь были не соколы и не кречеты, — то налетели русские князья на силу татарскую. Затрещали копья каленые, зазвенели доспехи золоченые, застучали щиты червленые, загремели мечи булатные о шлемы хиновские на поле Куликовом, на речке Непрядве.

Черна земля под копытами, костями татарскими поля засеяны, и кровью их земля полита. Могучие рати сошлись тут и потоптали холмы и луга, и замутили реки, потоки и озера. Кликнуло Диво в Русской земле, велит послушать грозным землям. Понеслась слава к Железным Воротам, и к Ворнавичу, к Риму и к Кафе по морю, и к Тырнову, а оттуда к Царьграду на похвалу князьям русским: Русь великая одолела рать татарскую на поле Куликове, на речке Непрядве.

На том поле грозные тучи сошлись. Часто сверкали в них молнии и гремели громы могучие. То ведь сразились сыны русские с погаными татарами, чтоб отомстить за свою обиду. Сверкают их доспехи золоченые, гремят князья русские мечами булатными по шлемам хиновским.

А бились с утра до полудня в субботу на Рождество святой богородицы.

Не туры рыкают у Дону великого на поле Куликове. То ведь не туры побиты у Дону великого, а посечены князья русские и бояре и воеводы великого князя Дмитрия Ивановича. Полегли сраженные татарами князья белозерские Федор Семенович, и Семен Михайлович, и Тимофей Волуевич, и Минула Васильевич, и Андрей Серкизович, и Михаиле Иванович, и много других из дружины.

Пересвета-чернеца, из брянских бояр, призвали на поле брани. И сказал Пересвет-чернец великому князю Дмитрию Ивановичу: «Лучше нам порубленными быть, чем в плен попасть к поганым татарам!» Поскакивает Пересвет на своем борзом коне, золоченым доспехом сверкая, а уже многие лежат посечены у Дона великого на берегу.

Подобало в то время старому помолодеть, а молодому плечи свои развернуть. И говорит чернец Ослябя своему брату Пересвету-чернецу: «Брат Пересвет, вижу на теле твоем раны тяжкие, уже катиться, брат, твоей голове с плеч на траву ковыль, и моему сыну Якову лежать на зеленой ковыль-траве на поле Куликове, на речке Непрядве за веру христианскую, за землю Русскую и за обиду великого князя Дмитрия Ивановича».

И в ту пору по Рязанской земле около Дона ни пахари, ни пастухи в поле не кличут, лишь все вороны грают над трупами человеческими. Страшно и жалостно о том времени слышать: трава кровью полита была, а деревья от печали к земле склонились.

И воспели птицы жалостные песни — восплакались княгини и боярыни и все воеводские жены по убитым. Жена Микулы Васильевича Марья рано поутру плакала на забороле стен московских, так причитая: «О Дон, Дон, быстрая река! Прорыл ты каменные горы и течешь в землю Половецкую. Прилелей моего господина Микулу Васильевича ко мне». А жена Тимофея Волуевича Федосья тоже плакала, так причитая: «Вот уже веселье мое поникло в славном городе Москве, и уже не увижу я своего государя Тимофея Волуевича живым!» А Андреева жена Марья да Михайлова жена Аксинья на рассвете плакали: «Вот уже нам обеим померкло солнце в славном городе Москве, домчались к нам с быстрого Дона полонянные вести, неся великую печаль: повержены наши удальцы с борзых коней на суженом месте па поле Куликове, на речке Непрядве».

А Диво уже кличет под саблями татарскими, а русские богатыри — изранены.

На рассвете щуры воспели жалостные песни у Коломны на забралах городских стен, в воскресенье, в день Акима и Анны. То ведь не щуры рано воспели жалостные песни — восплакались жены коломенские, так причитая: «Москва, Москва, быстрая река, зачем унесла на своих волнах ты мужей наших от нас в землю Половецкую?» Причитали они: «Можешь ли ты, господин князь великий, веслами Днепр загородить, Дон шлемами вычерпать, а реку Мечу запрудить татарскими трупами? Замкни, государь князь великий, Оке-реке ворота, чтобы больше поганые татары к нам не ходили. Уже ведь мужья наши от ратей устали!»

В тот же день субботний, на Рождество святой богородицы посекли христиане поганые полки на поле Куликове, на речке Непрядве.

И, кликнув громко, князь Владимир Андреевич поскакал со своей ратью на полки поганых татар, золоченым шлемом посвечивая. Гремят мечи булатные о шлемы хиновские.

И воздал похвалу он брату своему, великому князю Дмитрию Ивановичу: «Брат Дмитрий Иванович, в злое время горькое ты нам крепкий щит. Не уступай, князь великий, со своими великими полками, не потакай крамольникам! Уже ведь поганые татары поля наши топчут и храброй дружины нашей много побили — столько трупов человеческих, что борзые кони не могут скакать: в крови по. колено бродят. Жалостно, брат, видеть столько крови христианской! Не медли, князь великий, со своими боярами».

И сказал князь великий Дмитрий Иванович своим боярам: «Братья, бояре и воеводы и дети боярские! Тут вам не ваши московские сладкие меды и великие места. Добывайте на поле брани себе места и женам своим. Тут, братья, старый должен помолодеть, а молодой чести добыть».

И воскликнул князь великий Дмитрий Иванович: «Господи боже мой, на тебя уповаю, да не будет на мне позора вовеки, да не посмеются надо мной враги мои!» И помолился он богу и пречистой его матери и всем святым, и прослезился горько, и утер слезы.

И тогда как соколы стремглав полетели на быстрый Дон. То не соколы полетели: поскакал князь великий Дмитрий Иванович за Дон со своими полками, со всеми воинами. И говорит: «Брат князь Владимир Андреевич, тут, брат, изопьем медовые чары круговые, нападем, брат, своими сильными полками на рать татар поганых».

Тогда начал князь великий наступать. Гремят мечи булатные о шлемы хиновские. Прикрыли поганые головы свои руками; дрогнул враг. Ветер ревет в стягах великого князя Дмитрия Ивановича, бегут поганые, а русские сыновья широкие поля кликом огородили и золочеными доспехами осветили. Уже встал тур на бой!

Тогда князь великий Дмитрий Иванович и брат его, князь Владимир Андреевич, полки поганых вспять поворотили и начали их бить и сечь жестоко, тоску на них наводя. И князья их с коней низвергнуты, и трупами татарскими поля усеяны, а реки кровью их потекли. Тут поганые рассыпались в смятении и побежали непроторенными дорогами в Лукоморье, скрежещут они зубами своими, раздирают лица свои, так причитая: «Уже нам, братья, в земле своей не бывать, и детей своих не видать, и жен своих не ласкать, а ласкать нам сырую землю и целовать зеленую мураву, а в Русь ратью нам не хаживать и даней нам у русских князей не испрашивать». Застонала земля татарская, бедами ж горем наполнившаяся; пропала охота у царей и князей их на Русскую землю ходить. Уже нет веселья в Орде.

Вот уже сыны русские захватили татарские наряды, и доспехи, и коней, и волов, и верблюдов, и вина, и сахар, и убранства дорогие, тонкие ткани и шелка везут женам своим. И вот уже русские красавицы забряцали татарским золотом.

Уже всюду на Русской земле веселье и ликованье. Вознеслась слава русская над хулой поганых. Уже низвергнуто Диво на землю, а гроза и слава великого князя Дмитрия Ивановича ж брата его, князя Владимира Андреевича, по всем землям текут. Стреляй, князь великий, по всем землям, рази, князь великий, со своей храброй дружиной поганого Мамая-хиновина за землю Русскую, за веру христианскую. Уже поганые оружие свое побросали и головы свои склонили под мечи русские. И трубы их не трубят, и примолкли голоса их.

А вот Повесть о полку Игореве
Сравним

Не лЂ́по ли ны̀ бя́шетъ, брáтіе,
начя́ти стары́ми словесы́ трýдныхъ пóвЂстіи
о пълку̀ И́горевЂ,
И́горя Святъслáвлича?
Нáчати же ся тъ̀и пЂ́сни по были́намь сегò врéмени,
а не по замышлéнію Боя́ню.
Боя́нъ бо вЂ́щіи,
áще кому̀ хотя́ше пЂ́снь твори́ти,
то растЂкáшется мы́слію по дрéву,
сЂ́рымъ въ́лкомъ по земли́,
ши́зымъ орлóмъ подъ óблакы.
Пóмняшеть бо, рече, пъ̀рвыхъ времéнъ усóбіцЂ —
тогдá пущáшеть ι̃ сóколовь на стáдо лебедЂ́и:
котóрыи дотечáше,
тá прéди пЂ́снЂ поя́ше
старóму Ярослáву,
хрáброму Мстислáву,
ѝже зарЂ́за Редедю́ предъ пълкы́ касóжьскыми,
крáсному Ромáнови Святъслáвличю.
Боя́нъ же, брáтіе,
не ι̃ сóколовь на стáдо лебедЂ́и пущáше,
нъ своя̀ вЂ́щіа пръсты́ на живáя стрýны въскдадáше, —
онѝ же сáми кня́земъ слáву рокотáху.


Почнéмъ же, брáтіе, пóвЂсть сію̀
отъ старáго Влади́мера до ны́нЂшняго И́горя,
ѝже истягнý ýмь крЂ́постію своéю
и поострѝ сéрдца своéго мýжествомъ;
напл́ънився рáтнаго дýха,
наведé своя̀ хрáбрыя плъкы́
на зéмлю ПоловЂ́цькую
за зéмлю Рýськую.

О Боя́не, солові́ю старáго врéмени!
Абы ты́ сіà плъкы́ ущекотáлъ,
скáча, слáвію, по мы́слену дрéву,
летáя умóмъ подъ óблакы,
свивáя слáвы обáполы сегò врéмени,
ри́ща въ тропý Троя́ню чресъ поля́ на гóры!
ПЂ́ти былò пЂ́снь И́гореви, тогó (Óлга) внýку:
«Не бýря сóколы занесé чрезъ поля́ ширóкая —
гáлици стáды бЂжáть къ Дóну вели́кому».
Чи ли въспЂ́ти бы́ло, вЂ́щеи Боя́не, Вéлесовь внýче:
«Кóмони ржýть за Сулóю —
звени́ть слáва въ Кы́евЂ;
трýбы трýбять въ НóвЂгрàдЂ —
стоя́ть стя́зи въ Пути́влЂ».


И́горь ждéтъ ми́ла брáта Всéволòда.
И речé емý бу̀и тýръ Всéволòдъ:
«Оди́нъ брáтъ,
оди́нъ свЂ́тъ свЂ́тлыи — ты́, И́горю!
Обá есвЂ́ Святъслáвличя!
СЂ́длáи, брáте, своѝ бр́ъзыи кóмони,
а мои́ ти готòви,
осЂ́длани у Кýрьска, напéреди.
А мои́ ти куря́ни — свЂ́доми къмéти:
подъ трýбами пови́ти,
подъ шéломы възлелЂ́яни,
конéць копія́ въскр́ъмлени,
пути́ ѝмь вЂ́доми,
ярýгы ѝмь знáеми,
лýци у нѝхъ напря́жени,
тýли отвóрени,
сáбли изъóстрени;
самѝ скáчють, àкы сЂ́рыи вл́ъци въ пóлЂ,
и́щучи себЂ́ чти́,
а кня́зю — слá※.


Тогдá И́горь възрЂ́ на свЂ́тлое сóлнце и ви́дЂ
отъ негò тьмóю вся́ своя̀ вóя прикры́ты.
И реч́е И́горь къ дружи́нЂ своéи:
«Брáтіе и дружи́но!
Лýце жъ бы потя́ту бы́ти,
нéже полонéну бы́ти.
А вся́демъ, брáтіе, на свои́ бр́ъзыя кóмони
да позри́мъ си́него Дóну».
Спáла кня́зю ýмь похóти —
и жáлость ему̀ знамéніе заступи́
искуси́ти Дóну вели́каго.
«Хощý бо, — речé, —
кóпіе приломи́ти конéць пóля Половéцкаго;
съ вáми, рýсици,
хощý главý свою̀ приложи́ти,
а лю̀бо испи́ти шéломомь Дóну!»


Тогдá въступи́ И́горь кня́зь въ злàтъ стрéмень
и поЂ́ха по чи́стому пóлю.
Сóлнце ему̀ тьмóю пýть заступáше;
нóщь, стóнущи ему̀ грозóю, пти́чь убуди́;
сви́стъ звЂри́нъ въстá бли́зъ:
ди́въ кли́четъ вр́ъху дрéва —
вели́тъ послýшати земли́ незнáемЂ:
Вл́ъзЂ, и Помóрію, и Посýлію,
и Сýрожу, и Кóрсуню,
и тебЂ́, тьмуторакáньскыи бл́ъванъ!
А пóловци неготóвами дорóгами
побЂгóша къ Дóну вели́кому;
крычáтъ тЂлЂ́гы полýнощы,
рцѝ, лéбеди роспýжени.

И́горь къ Дóну вóи ведéтъ!


Ужè бо бЂ́ды егò пасéтъ пти́ць по дубію́,
вл́ъци грозý въсрóжатъ по ярýгамъ,
орли́ клéктомъ на кóсти эвЂ́ри зовýть,
лиси́ци брéшутъ на чрълéныя щиты́.

О Рýская зéмле, ужè за шеломя́немъ еси́!

Дл́ъго нóчь мр́ькнетъ.
Заря́-свЂ́тъ запалá.
Мъглá поля́ покры́ла.
Щéкотъ слáвіи успé,
гóворъ гáличь убуди́ся.
Рýсичи вели́кая поля́ чрьлéными щиты́ прегороди́ша,
и́щучи себЂ́ чти́,
а кня́зю — слáвы.

Съ зарáнія въ пятъ́къ
потоптáша погáныя плъкы́ половéцкыя
и, рассýшясь стрЂ́лами по пóлю,
помчáша крáсныя дЂвкы́ половéцкыя,
а съ ни́ми злáто, и пáволокы,
и драгы́я оксами́ты.
Орьтъмáми, и япончи́цами, и кожухы́
начáшя мосты́ мости́ти
по болóтомъ и грязи́вымъ мЂстóмъ, —
и вся́кыми узóрочьи половЂ́цкыми.
Чрьлéнъ стя́гъ, бЂ́ла хорю́говь,
чрьлéна чóлка, срéбрено стрýжіе —
хрáброму Святъслáвличю.


Дрéмлетъ въ пóлЂ Óльгово хорóброе гнЂздó.
Далéче залетЂ́ло!
Нè было онó оби́дЂ порóждено
ни сóколу,
ни крéчету,
ни тебЂ́, чр́ъныи вóронъ,
погáний половчи́не!

Гзáкъ бЂжи́тъ сЂ́рымъ вл́ъкомъ,
Кончáкъ емý слЂ́дъ прáвить къ Дóну вели́кому.

Другáго днѝ вéлми рáно
кровáвыя зóри свЂ́тъ повЂдáютъ;
чр́ъныя тýчя съ мóря идýтъ,
хотя́тъ прикры́ти д̃ сóлнца,
а въ ни́хъ трепéщуть си́ніи мл́ъніи.
Бы́ти грóму вели́кому!
Итти́ дождю́ стрЂ́лами съ Дóну вели́каго!
Тý ся копіéмъ приламáти,
ту ся сáблямъ потручя́ти
о шéломы половéцкыя,
на рЂцЂ́ на Кая́лЂ,
у Дóну великаго!

О Рýская зéмлЂ, ужè не шеломя́немъ еси́!

Се вЂ́три, Стрибóжи внýци,
вЂ́ютъ съ мóря стрЂ́лами на хрáбрыя плъкы́ Игоревы.
Земля́ тýтнетъ.
РЂ́кы мýтно текýть.
Пóросѝ поля́ прикрывáютъ.
Стя́зи глагóлютъ:
пóловци идýть отъ Дóна,
и отъ мóря,
и отъ всЂ́хъ стрáнъ рýскыя плъкы́ оступи́ша.
ДЂ́ти бЂ́сови кли́комъ поля́ прегороди́ша,
а хрáбріи рýсици прегради́ша чрълéными щиты́.


Я́ръ тýре ВсéволòдЂ!
Стои́ши на борóни,
пры́щеши на вóи стрЂ́лами,
грéмлеши о шéломы мечи́ харалýжными.
Кáмо тýръ поскочя́ше, свои́мъ златы́мъ шéломомъ посвЂ́чивая,
тáмо лежáтъ погáныя гóловы половéцкыя.
Поскéпаны сáблями калéными шéломы овáрьскыя
отъ тéбе, я̀ръ тýре Всéволòде!
Кáя рáны, дорогá брáтіе,
забы́въ чти́ и животá,
и грáда Чръни́гова óтня злáта столá,
и своя́ ми́лыя хóти, крáсныя ГлЂ́бовны,
свычáя и обычáя!


Бы́ли вЂ́чи Троя́ни,
минýла лЂ́та Ярослáвля;
бы́ли плъци́ Óлговы,
Óльга Святьслáвличя.
Тъ́и бо Олéгъ мечéмъ крамóлу ковáше
и стрЂ́лы по земли́ сЂ́яше.
Ступáетъ въ злáтъ стрéмень въ грáдЂ ТьмуторокáнЂ, —
тòи же звóнъ слы́ша дáвныи вели́кыи Ярослáвль сы́нъ Всéволòдъ,
а Влади́міръ по вся̀ ýтра ýши закладáше въ Черни́говЂ.
Бори́са же Вячеслáвлича
слáва на сýдъ приведé
и на Кáнину зелéну пáполому постлá
за оби́ду Óлгову,
хрáбра и млáда кня́зя.
Съ тóя же Кая́лы Святопл́ъкь повелЂ́ яти отцá своéго
мèждю угóрьскими инохóдьцы ко святЂ́и Софі́и, къ Кі́еву.


Тогдá, при ÓлзЂ Горислáвличи,
сЂ́яшется и растя́шеть усóбицами,
погибáшеть жи́знь Дàждьбóжа внýка,
въ кня́жихъ крамóлахъ вЂ́ци человЂ́комь скрати́шась.
Тогдá по Рýскои земли́ рЂ́тко рáтае†ки́кахуть,
нъ чáсто врáни грáяхуть,
трýпіа себЂ́ дЂ́ляче,
а гáлици свою̀ рЂ́чь говоря́хуть,
хотя́ть полетЂ́ти на уéдіе.


Тó было въ ты́ рáти и въ ты́ плъкы́,
а си́цеи рáти — не слы́шано!
Съ зарáніа до вéчера,
съ вéчера до свЂ́та
летя́тъ стрЂ́лы калéныя,
гри́млютъ сáбли о шéломы,
трещáтъ кóпіа харалýжныя
въ пóлЂ незнáемЂ,
среди́ эемли́ Половéцкыи.
Чр́ъна земля́ подъ копы́ты
костьми́ былá посЂ́яна,
а крóвію полья́на:
тýгою взыдóша по Рýскои земли́!

Чтó ми шуми́ть,
чтó ми звени́ть
далéче рáно предъ зóрями?
И́горь плъкы́ заворочáетъ:
жáль бо емý ми́ла брáта Всéволòда.
Би́шася дéнь,
би́шася другы́и;
трéтьяго днѝ къ полýднію падóша стя́зи И́горевы.
Тý ся брáта разлучи́ста на брéзЂ бы́строи Кая́лы;
тý кровáваго винá недостá;
тý пи́ръ докончáша хрáбріи рýсичи:
сваты́ попои́ша
а сами́ полегóша
за зéмлю Рýскую.
Ни́чить травá жáлощами,
а дрéво с тýгою къ земли́ преклони́лось.


Ужè бо, брáтіе, невесéлая годи́на въстáла,
ужè пусты́ни си́лу прикры́ла.
Въстáла оби́да въ си́лахъ Дàжьбóжа внýка,
вступи́ла дЂ́вою на зéмлю Троя́ню,
въсплескáла лебеди́ными кры́лы на си́нЂмъ мóрЂ у Дóну;
плéщучи, упýди жи́рня временá.


Усóбица кня́земъ на погáныя погы́бе,
рекóста бо брáтъ брáту:
«Сé моé, а тó моé же».
И начя́ша кня́зи про малóе — «сè вели́кое» мл́ъвити
а сами́ на сéбЂ крамóлу ковáти.
А погáніи съ всЂ́хъ стрáнъ прихождáху съ побЂ́дами
на зéмлю Рýскую.


Ó, далéче зайдé сóколъ, пти́ць бья́, — къ мóрю!
А И́горева хрáбраго пл́ъку не крЂси́ти!
За ни́мъ кли́кну Кáрна и Жля́,
поскóчи по Рýской земли́,
смáгу лю́демъ мы́чючи въ плáмянЂ рóзЂ.
Жéны рýскія въсплáкашась, àркучи:
«Ужé нàмъ свои́хъ ми́лыхъ лáдъ
ни мы́слію смы́слити,
ни дýмою сдýмати,
ни очи́ма съглядáти,
а злáта и сребрá ни мáло тогò потрепáти».


А въстонá бо, брáтіе, Кі́евъ тýгою,
а Черни́говъ напáстьми.
Тоскá разлія́ся по Рýскои земли́,
печáль жи́рна течé средЂ́ земли́ Рýскыи.
А кня́зи сами́ на сéбе крамóлу ковáху,
а погáній сами́, побЂ́дами нари́щуще на Рýскую зéмлю,
éмляху дáнь по бЂ́лЂ отъ дворá.


Ті́и бо двà хрáбрая Святъслáвлича,
И́горь и Всéволòдъ,
уже лжý убуди́ста,
котóрую то бя́ше успи́лъ отéць и́хъ,
Святъслáвь грóзныи вели́кыи кі́евскыи грозóю:
бя́шеть притрепáлъ свои́ми си́льными плъкы́
и харалýжными мечи́,
наступи́ на зéмлю Половéцкую,
притоптá хлъми́ и ярýгы,
взмути́ рЂ́ки и озéры,
иссуши́ потóки и болóта.
А погáнаго Кобякá
ѝзъ лукý мóря,
отъ желЂ́зныхъ вели́кихъ плъкóвъ половéцкихъ,
я́ко ви́хръ, вы́торже.
И падéся Кобя́къ
въ грáдЂ Кі́евЂ,
въ гри́дницЂ Святъслáвли.


Тý нЂ́мци и венéдици,
ту грéци и морáва
пою́тъ слáву Святъслáвлю,
кáють кня́зя И́горя,
ѝже погрузи́ жи́ръ во днЂ Кая́лы,
рЂкы́ половéцкія, —
рýскаго злáта насы́паша.
Тý И́горь кня̀зь вы́сЂдЂ изъ сЂдлá злáта
а въ сЂдлó кощі́ево.
Уны́ша бо грáдомъ забрáлы,
а весéліє пони́че.

А Святъслáвь мýтенъ сóнъ ви́дЂ въ Кі́е†на гóрахъ.
«Сѝ нóчь съ вéчера одЂвáхуть мя̀, — речé, —
чр́ъною паполóмою на кровáти ти́совЂ,
чр́ъпахуть мѝ си́нее винó съ трудомь смЂ́шено,
сы́пахуть мѝ тъ́щими тýлы погáныхъ тлькóвинъ
вели́кыи жéньчугь на лóно
и нЂ́говахуть мя́.
Ужè дъскы̀ безъ кнЂсá въ моéмъ тéремЂ злàтовр́ъсЂмъ.
Всю̀ нóщь съ вéчера бýсови врáни възгрáяху
у ПлЂ́сньска на болóни,
бЂ́ша дéбри кисáни и несóшася къ си́нему мóрю».

Если Вы специалист по лингвистике, то должны иметь мнение на книгу: Зализняк А.А. "Слово о полку Игореве": взгляд лингвиста. М., 2008.
Итак:
Если СПИ— это произведение XII–XIII веков, переписанное в XV–XVI веке, то с точки зрения истории письменного текста перед нами вполне рядовой случай: языковые характеристики СПИ совпадают (пусть не во всех деталях, но во всем основном) с известными ныне характеристиками большого числа реальных рукописей с такой историей.
Если же СПИ— это фальсификат, где неосознанно воспроизведены десятки языковых черт, свойственных указанной категории рукописей, то это уникальный факт мировой истории письменности, для которого ни наш рецензент, ни кто-либо другой не может привести ни одного засвидетельствованного аналога. Рецензент просто верит, что это возможно, и читателю предлагается в это тоже просто поверить.
Является ли отстаиваемое рецензентом предположение безусловно невозможным? Нет, не является. В ситуации, когда нет документальных данных, можно предполагать что угодно, в частности, что человеческая способность имитации безгранична. Но названная ситуация не является для науки чем-то беспрецедентным. Она возникает в науке не так уж редко, и хорошо известно, что в этих случаях наука занимается тем, что оценивает не только возможность или невозможность, но и вероятность каждого предположения.
Рецензент пытается представить задачу имитатора как не слишком сложную. Но документальный анализ тех трудностей, которые он должен был преодолеть, показывает всю несерьезность такой оценки. Если работал имитатор, то он мог быть только абсолютным гением имитации. И этим, естественно, определяется и степень вероятности всей версии.
Итак, предположение об имитаторе, чуждом лингвистической науке, не невозможно, но предельно маловероятно. Напомню, что предположение о фальсификаторе-лингвисте, достигшем всех необходимых для такой фальсификации научных знаний на один-два века раньше всех своих коллег, тоже предельно маловероятно, хотя уже по другим причинам(которые были подробно обсуждены в основной части настоящей книги). Тем самым предельно маловероятна и вся версия фальсификации.

Я не специалист и вообще не лингвист, так что нет у меня его книги.
Хм, не лингвист, но пока что единственный, кто свободно читает и переводит тексты, написанные на так называемых тирренских языках (к слову).
Но с этой работой Зализняка знаком (по диагонали, но с остановками в интересующих местах).
А Вы сами насколько внимательно читали?
Многие вопят, что Зализняк в этом споре поставил точку.
Ну во-первых, при всем моем уважении, это не в его силах, во-вторых никакую точку он и не собирался ставить.
Этот старый конформист выкрутился, так что его не стали пинать сейчас (биомасса), не будут пинать и в будущем (специалисты).

Он очень подробно рассказал о клитиках, их применении, в частности такой как есвѣ, обозначающей двойственное число и сообщил, что в новгородских берестяных грамотах эта частица вышла из употребления в 14-ом веке.
Сторонники подлинности могут хлопать в ладоши, мол вот оно, доказательство того, что текст написан не позже 14-го:
Обá есвЂ́ Святъслáвличя
Там он еще приводит пример тавтологии из фильма "Иван Васильевич меняет профессию".
Ну-ка, читаем еще раз:
Обá есвЂ́ Святъслáвличя
Так оба или есвЂ́?
Оба Святъслáвличя или есвЂ́ СвятъслáвличЂ́?

Даже если отбросить то, что "Слово..." является апокрифом.
Повесть сложена на двух языках, руской мове и "порченом" церковнославянском.
Основа повести-фольклор, народные былины и песни на русском, как драгоценные камни в оправе церковнославянского.
Когда она могла быть составлена?
Да хоть в XVIII-ом, но не думаю, что раньше XVI-го века.
Она могла быть действительно найдена Мусиным-Пушкиным и, естественно, доработана.
А могла быть им (его людьми) собрана, скомпонована и "оправлена" изначально.
Что до "оправы" (авторского текста), то он уж дюже "политический", автор шпарит по летописи как по методичке.

Ог-го!
Раватовщина пошла.