Эти мультиэтнические царства обладали слабыми связями внутри себя, помимо связей через власть царя, и обычно не обладали иным коллективным отождествлением, кроме власти царя. Возможно, за исключением македонцев в самой Македонии, не существовало представления об образе правления, объединяющем всех подданных в терминах тождества, истории, правового статуса, религии и обычая. За неполным исключением Египта, управление, право, налогообложение и военная служба в целом не были унифицированы и в любом случае понимались не как коллективное самоуправление народа, но как инструменты царской власти. Не существовало единого закона о субъектах права: цари часто даже не были гражданами городов, которыми они правили. Таким образом, их легитимность выводилась не из согласованного образа правления, а через наследование, право завоевания (обычно наследуемое), военную доблесть и божественные качества— по благоволению <богов> или в соответствии с родословной. Эта картина не имеет ни малейшего отношения к тому, что представляла собою византийская империя, бывшая politeia римлян. Многие учёные понимают Византию как расширение эллинистической цивилизации — шаг, который отодвигает её от римской традиции. Однако в Византии, как и раньше, «римляне никогда не считали res publica принадлежащей греческой культуре, независимо от того, как много греческих культурных форм служили для выражения римских идей». Даже римский эллинизм «был окрашен отчетливо римскими морализирующими дискуссиями, которым нет параллелей в раннем династическом эллинизме Птолемеев, Атталидов или Селевкидов». Правление императора было формой службы и не представимо отдельно от его функции. Ряд текстов разных столетий и жанров подтверждают это. К примеру, в начале IV в. император Галерий объяснял, что преследование христиан имело намерением «пользу и благо республики... в согласии с древними законами и общественным порядком римлян». Подобным же образом Евсевий в Жизнеописании Константина считает само собой разумеющимся, что труд императора в условиях мира заключался в «восстановлении коinа» — в этом слышится эхо восстановления республики Августом, «способствовать отдельной пользе каждого человека и законов ради благополучия politeia тех, кем он правит». Politeia опять понимается управляемой; она не «государство». Столетием позже Евнапий, апологет последнего императора-язычника Юлиана, писал, что его герой завладел властью «не потому, что вожделел царства... или искал популярности у толпы, но потому, что знал, что это было к пользе koina». Когда Анастасия I в 491 г. избрали императором и он благодарил собравшихся на ипподроме, он не забыл признать: «Я не являюсь не ведающим, как велик груз ответственности, возложенной на меня ради общего спасения всех» и «я умоляю Господа Вседержителя, чтобы вы нашли меня усердно работающим на благо общественных дел, как вы и надеялись, когда единодушно ныне избрали меня». Предисловие Продолжателя Феофана (середина X в.) обращается к Константину VII: «император должен быть так украшен, чтобы приносить пользу politeia в сочетании с владением словом». Идея, что император обязан усердно трудиться ради своих подданных, что это основная функция его положения, выражена в большем числе текстов, чем может быть процитировано здесь. На самом деле, эта мысль — явный или основной посыл всех текстов, речей, официальных заявлений и документов, относящихся к basileia. Эта мысль была тем, что императоры с готовностью признавали и в чём они никогда не сомневались. Каждый император вдобавок настойчиво старался удостовериться, что его подданные знают, что он ясно понимает свою задачу, как будто существовало что-то вроде «договора» между ним и под¬данными, и старался убедить их, что достоин их веры, что у них идеальный император. Мы увидим, что взаимопонимание с обществом являлось критически важным и его нельзя было проиграть, ибо византийское общественное мнение было суровым и беспощадным, а последствия ошибки могли оказаться катастрофическими для власти. Императоры сами добровольно озвучивали своё положение в отношении к politeia. В предисловиях к издаваемым законам императоры настаивали, что они ведомы исключительно желанием принести пользу, помочь, позаботиться и обеспечить лучшее будущее подданным и что их задачей было сохранять, улучшать, наводить порядок и защищать politeia, чтобы сделать её более справедливою, процветающей, гуманной, свободной и/или равной для всех. В декретах и правовых текстах постоянно обращаются к «общественному интересу», «общественному благу», «общему благу (koinon)», «пользе подданных», «благу demosion и politeia» и ко многим иным вариациям того же самого, и кажется, что этот общественный интерес является тем, что нравится и Богу тоже, в тех случаях когда упоминается Бог. Одним словом, императоры чётко давали понять, что главная цель их правления — приносить пользу подданным, и этим мотивом оправдывалось всё их законотворчество. Более того, подданных не воображали, как это делает наша наука, скоплением случайных народностей, согнанных силою, но, как определял Цицерон, образом правления народа, соединённого естественным порядком, каковой следовало беречь. В предисловии к кодификации законов, Эклоге, Лев III объявляет, что желает, чтобы царство было мирным, а роliteia крепкой. Или он или Лев V провозгласили в Новелле, что римская politeia должна быть мирной и не колеблемой волнениями. Пселл хвалил Константин X за «сохранение politeia в превосходном состоянии». В предисловии к Тактике, написанной в форме длинного указа о военных делах, Лев VI заявляет: «Ни императорское великолепие и полномочия, ни власть и распространение наших полномочий, ни возможность показать всё это и порадоваться, — ничто из того, чего ищут и что ценят люди, не приносит столько радости нашему величеству, как то, что производит мир и процветание наших подданных, устроение и постоянное улучшение наших общественных дел». В последних разделах предисловия он чередует politika pragmata, politeia и «pragmata римлян». И повторяет с акцентировкой внимания: «это не для меня, это — для вас». Та же идея пронизывает его Новеллы. Что касается управления, то императоры пытались донести мысль, что они так тяжело и много трудятся ради блага под¬данных, что буквально не спят. Эта мысль превратилась в троп византийской императорской идеи и часто встречается в предисловиях к правовым памятникам, в особенности у Юстиниана, который даже назвал себя в одной публичной надписи «всегда бодрствующим императором». Прокопий попытался перевернуть его слова, показав Юстиниана зловещим, однако то была избитая характеристика. Позднейшие императоры, тоже не спавшие, включали Льва III (ради блага to koinon), Василия I (ради блага подданных и to koina) и Никифора III Вотаниата (ради ta pragmata). Пселл писал об Исааке I, что «его глаз бодрствовал, и никто из вас не видел, чтобы он давал волю удовольствиям в течение всего царствования, или непомерно пировал, или пышно праздновал, или ложился спать, чтобы отдохнуть, или, трудясь, щадил своё тело». В целом, ото всех императоров ждали такого поведения, и они принимали это как часть своей работы. Риторика не ограничивалась императорами: того же ждали и от всех императорских чиновников и как бы сейчас сказали от менеджеров и управленцев всех уровней. Но кто бы из чиновников ни принимался писать о себе, мы опять находим риторику тяжкого труда ночи напролёт. В этом смысле император был только более высоко вознесённым чиновником республики или самым главным чиновником в государстве. Война была другой областью, где могли трудиться на благо образу правления. Ираклий «рисковал жизнью ради своей politeia».
_________________ Я не сумасшедший, просто ум у меня не такой, как у вас Диоген Синопский Всё тайное рано или поздно становится явным Сократ Христианство терпимо по отношению к другим религиям, но оно должно быть бескомпромиссно христианским (арийским) Д.Коннер
|