Зарегистрирован: 09 июл 2013, 14:19 Сообщений: 9575
|
Дестабилизации Ближнего Востока предшествовало сближение ресурсного и производящего секторов мировой экономики
Сложившаяся к началу кризиса глобальная цепочка производства схематично выглядит следующим образом: Россия — ресурсный сектор, Китай — производитель конечного продукта, а США — супермаркет, через кассу которого выручка поступает всем участникам процесса. Логично, что в данной схеме США выступали в роли заказчика, устанавливали свои правила и выдвигали требования к ее участникам. Итоговые риски лежали на "супермаркете".
Выигрыш от экономической кооперации получали все ее участники, и до поры до времени все соглашались с правилами. Сегодня эти три сектора глобальной цепочки производства вошли в клинч в своих политических ипостасях. США, Китай и Россия, с одной стороны, понимают жизненную важность расширения кооперации, а с другой — не могут достичь взаимопонимания по условиям обмена своими ресурсами и контрольными компетенциями.
У каждого участника конфликта не просто своя производственная специализация и свои представления о принципах сборки будущей глобальной цепочки, принципах раздела издержек и доходов, но и собственные представления о том, на что пойдут заработанные средства. Однако и этот уровень противоречий оставляет конфликтную ситуацию в технических рамках, системным же этот кризис делает исчерпанность технократической трактовки процесса глобализации, затрагивающего общественные ценности и по факту меняющего национальные правовые режимы.
В рамках прежней трактовки считалось, что экономика — всего лишь источник необходимых ресурсов и построить глобальную производственную цепочку по единым лекалам можно на принципах общей материальной выгоды, сохранив политические различия в области безопасности, социального развития и отношений с третьими странами. Этакая кооперация на принципах водного перемирия. Как показал опыт, ни общую экономику, ни общую финансовую систему для конкурирующих политических стратегий создать невозможно. Перефразируя британскую поговорку, нельзя примирить трех собак, бросив им одну кость.
Выйти за пределы сценарных рамок, чтобы иметь возможность навязать свои условия другим участникам конфликта (как минимум усилить переговорные позиции), можно, только достроив свою экономику до самодостаточного уровня. Сегодня Россия стремится развивать переработку и собственную финансовую систему, Китай диверсифицирует ресурсную базу и делает акцент на внутреннем рынке сбыта, США форсируют собственную добычу (сланец) и возвращают в страну обрабатывающую промышленность.
Каждый из участников конфликта стремится "достроить себя" с помощью региональной кооперации, в качестве аргумента используя ту часть национальной экономики, которая представлена в глобальной производственной цепочке. В основу региональной кооперации закладывается принцип создания новых пространств доверия, где исполнение взаимных требований будет гарантировано более широким комплексом механизмов, построенных на наднациональных соглашениях.
Идеология и принципы формирования подобных пространств (БРИКС, ШОС, Тихоокеанское торговое партнерство и Трансатлантическое торгово-инвестиционное партнерство) диаметрально противоположны. Одни видят будущее в межгосударственных отношениях, а Вестфальский мир и Ялтинские соглашения воспринимают как ключевые этапы строительства будущего. Другие стремятся убрать конституирующую роль государства, как минимум уравнять его в правах с другими субъектами мирового рынка (судебные иски "Филипп Моррис" к правительствам Австралии и Уругвая). В этой метрике Вестфаль и Ялта — всего лишь рудименты прошлого.
Очевидно, что прежняя финансовая система не может и не обязана поддерживать вновь возникающую экономическую архитектуру. Означает ли ренессанс блокового строительства, что проект глобализации на основе единого центра инвестиций закрыт, вопрос риторический. В ходе реализации этого проекта Вашингтон взял на себя завышенные обязательства и тем самым лишился выбора.
Задолго до кризиса 2008 года на волне стремительного роста Китая и начавшейся политики сдерживания со стороны США глобальное противостояние выявило дилемму: смогут ли такие страны, как Китай и Россия, создать новую финансовую систему, чтобы использовать собственные сбережения и привлекать капиталы без оглядки на США, или Вашингтон не допустит формирования альтернативного инвестиционного механизма, удержит производящий и ресурсный сектор мировой экономики в долларовой юрисдикции, обеспечив тем самым ликвидность ранее выданных гарантий и взятых на себя обязательств?
Наметившееся сближение Китая и России изменило формат конфликта. Как следствие, стала меняться и политическая оболочка глобализации. Обещания всеобщего блага сменились принуждением к светлому будущему.
В 2003 году в Ираке был не просто свергнут и публично казнен "тиран и деспот". Произошло уничтожение национально-государственной идентичности прямым военным вторжением извне, которое американцы позже назвали пурпурной революцией. Одновременно поднялась волна "цветных революций" в странах СНГ (Грузия, Украина, Киргизия), включая неудавшиеся в Казахстане, Азербайджане и Белоруссии.
Дестабилизации Ближнего Востока и пояса безопасности России предшествовало сближение ресурсного и производящего секторов мировой экономики. В конце 90-х — начале 2000-х были запущены процессы, воплощение которых мы сегодня видим в таких структурах, как ЕАЭС, ОДКБ, ШОС, БРИКС и не состоявшийся после свержения Хосни Мубарака Форум китайско-арабского сотрудничества.
Вскоре Вашингтон уже официально представил свою новую политическую доктрину. В октябре 2004-го на саммите G8 в Си-Айленде Джордж Буш-младший представил план под названием "Большой Ближний Восток". Суть плана коротко и емко выразила глава Госдепа США Кондолиза Райс: мы отказываемся от поддержки авторитарных режимов в угоду стабильности и начинаем борьбу за демократию по всему миру.
Сигнал Вашингтона был услышан в Пекине и Москве. В июле 2005 года на саммите ШОС в Астане, на котором впервые как наблюдатели присутствовали Индия, Иран, Монголия и Пакистан, было принято совместное заявление с требованием к США определиться по срокам пребывания военных баз на территории Центральной Азии.
Риски "демократизации" (войны, терроризм) резко ограничили зону инвестирования, политически регламентировали (обусловили) финансовый сектор мировой экономики. Это проявилось (стало видимым) сразу после кризиса 2008 года, когда ФРС США запустила подряд три программы количественного смягчения.
Волна дешевых долларов буквально захлестнула глобальный рынок, но сделала она это избирательно, минуя ресурсный и производящий секторы. Росла капитализация рынков США, Японии и Европы. Фондовый рынок Китая показывал нулевой тренд при самых высоких в мире (более 7%) темпах роста ВВП. Капитализация России и вовсе упала в три раза, хотя цены на нефть зашкаливали, а темпы роста превышали общемировые.
В 2009 году мировая экономика была перезапущена по неким новым, окончательно пока еще не отрефлексированным экспертным сообществом, правилам. Изменилась внутренняя логика и мотивационный механизм рынка инвестиций. Да и рынком этот механизм в строгом смысле слова называть уже невозможно.
Официальной целью количественного смягчения было заявлено оздоровление американских банков и ослабление долговой нагрузки. По прошествии семи лет можно сказать, что политика количественного смягчения стала платой за искусственное торможение экономического роста, вызванного разрывом связей межу финансовым, производящим и ресурсным секторами глобальной производственной цепочки. По факту США сами остановили механизм роста мировой экономики, испугавшись неподконтрольного усиления своих экономических и геополитических конкурентов.
Федрезерв на практике показал, как реальные сбережения можно заменить долгами будущего. Выяснилось, что в условиях общей финансовой системы национальные режимы не в состоянии обеспечить сохранность сбережений, которые в любой момент по желанию эмитента мировой валюты легко могут быть девальвированы или уничтожены.
Простой пример: в 2007 году, накануне кризиса, на резервных счетах ФРС США находилось $12 млрд, а резервы Китая составляли $3,8 трлн. В 2014 году, после завершения программ количественного смягчения, объем китайских резервов не изменился, а резервы ФРС превысили $2 трлн при общем балансе $3,7 трлн.
Сберегающие страны рассматривали свои валютные резервы как гарантии от внешнеторговых рисков. А для США эти резервы, в полном соответствии с парадоксом Триффина (единство национального и мирового статуса доллара), были всего лишь источником внешнего кредита для покрытия недостатка собственных сбережений. В 2009 году Америка воспользовалась своим кредитом.
В этом смысле говорить надо не об ошибках и нестыковках новой модели с законами рынка, это всего лишь свидетельствует о том, что проект администрируется. Говорить надо о перспективе: как после отказа признавать чужие сбережения и обслуживать неугодных пользователей общей (как казалось) финансовой системы в рамках общего (как казалось) рынка будет выглядеть мировая экономика. И будет ли это экономика в том смысле, в каком мы привыкли это слово понимать.
|
|