В памяти хранила Ахматова и "Подражание армянскому", единственный, пожалуй, случай, когда она прямо обратилась к иноязычному тексту, чтобы сказать о своем горе и горе миллионов матерей, дети которых были репрессированы. Во сне одна овца Пришла ко мне с вопросом: "Бог храни твое дитя, Был ли вкусен мой ягненок?" - сказано у Туманяна (перевод подстрочный). Ахматова, оттолкнувшись от этих строк, написала свое стихотворение: Я приснюсь тебе черной овцою На нетвердых, сухих ногах, Подойду, заблею, завою: "Сладко ль ужинал, падишах? Ты вселенную держишь, как бусу, Светлой волей Аллаха храним... И пришелся ль сынок мой по вкусу И тебе, и деткам твоим?" И если бы Ахматова не переводила с армянского, не знала бы Армению и ее историю, четверостишие Туманяна с его общедидактической, наставительной моралью вряд ли могло стать достаточным на то основанием, чтобы назвать стихотворение "Подражанием армянскому". Но оно потому так и названо, что Ахматова имела в виду не только Туманяна, но и армянскую историю, армянскую судьбу. Отсюда и падишах, держащий вселенную, как бусу, и пожирающий детей. Любопытно, что Вяч. Иванов, говоря о стихотворении Г. К. Честертона "Лепанто" и о том, каким смехом смеется стамбульский султан ("Смех его, знак радости, предвестник беды, Колеблет черный лес, лес его бороды, Изгибает полумесяцем кроваво-красный рот"), вспоминает Ахматову и ее "Подражание армянскому": "По ее словам, при всем ее постоянном интересе к Востоку восточная поэзия оставалась ей далекой, потому что в ней она не видела знакомого ей юмора... Смех султана в "Лепанто" - примерно того начала, которое противоположно европейскому юмору и как бы поясняет мысль Ахматовой. В ее "Подражании армянскому" она сама спрашивает такого восточного повелителя, с которым не пошутишь по- европейски: Сладко ль ужинал, падишах? Ты вселенную держишь, как бусу, Светлой волей Аллаха храним..." Образ Армении, должно быть, сложился у Ахматовой не без влияния Мандельштама. Его поэзии: А близорукое шахское небо - Слепорожденная бирюза - Все не прочтет пустотелую книгу Черной кровью запекшихся глин. В мае 1960 года Ахматова прочла "Подражание армянскому" Л. Чуковской. "Время было страшное, потому и стихи страшные", - сказала Анна Андреевна". И чтобы жить в страшное время, Анна Ахматова вынуждена была заниматься переводами, хотя переводить не любила. В 1936 году в седьмом номере журнала "Звезда" было опубликовано в переводе Ахматовой стихотворение армянского поэта Даниэла Варужана "Первый грех". Николай Любимов говорил мне, что друзья Ахматовой обрадовались стихотворному переводу, подписанному ее именем. Они восприняли публикацию перевода как свидетельство реабилитации имени Ахматовой, стихи которой не печатали с 1925 года! В том же 1936 году Ахматова работала над переводами стихов другого армянского поэта - Егише Чаренца. Ахматова в разные годы переводила с армянского и стихотворения Аветика Исаакяна, Ваана Терьяна, Маро Маркарян. И хотя с армянского переведено не так много, Ахматова, как вспоминает А. Найман, говорила, что "одни, как Пастернак, "предаются Грузии"... она же "всегда дружила с Арменией".
http://www.akhmatova.org/articles/mkrtchian.htm